Он был мстительным? Да. Но его мстительность редко переходила в действие, только на бумагу. Откровенно высказываясь вслух или письменно, он показывал, что не был трусом. Он не мстил другими способами из-за своего врождённого благородства. Со всеми своими недостатками он вовсе не был подлецом. Он был, по существу, благородным человеком. Он не был способен намеренно совершить какую-то низость.

V

Несмотря на ненависть к лицемерам и испепеляющие насмешки над ними, было бы слишком сильно классифицировать Бирса как реформатора – в том оскорбительном значении, которое этот термин приобрёл сейчас.

«Все нормальные мужчины, – говорил он, – и, возможно, толика женщин заражены болезнью реформаторства. Это такой детский недуг, который следует сразу после кори, коклюша и ветряной оспы. Молодой человек видит, что мир грязен. Он не может сделать и шага, чтобы не наступить в выгребную яму. Он удивляется, что его предшественники не очистили мир – по его представлению, это очень простая, быстро выполнимая задача. Это очень стойкое заболевание, очень болезненное, а для наблюдателей, которые не заражены, очень утомительное. Тем не менее, оно проходит с началом зрелости, но продолжается всю жизнь у тех бедняг, которые так и не повзрослели. В старости главная радость для человека – чувствовать счастье, что излечился от болезни реформаторства, а также наблюдать за ужимками тех, кого раньше осуждал, веселиться от их прыжков. Грехи этого мира – главный источник удовольствия. Давайте молиться, чтобы было больше грехов».

И таково было мнение Бирса в старости. Плаксы – коммунисты и анархисты жаловались на мелочи жизни. Когда сами плаксы реформировались, эти мелочи становились их самым ярким наслаждением. Думаю, великий сатирик наконец пришёл к выводу, хотя он никогда не признал бы его, что он сам потратил много динамита на обработку гальки.

У Бирса реформаторство, кажется, не последовало за корью. Он получил иммунитет не благодаря войне. Если мы отбросим теорию Бирса о причине этого недуга, то поймём, что его сопротивляемость досталась ему от новоанглийских предков. Держа это в уме, я однажды спросил его, не думал ли он принять духовное звание. Я заметил, что он был бы хорошим священником. Он мог бы не уклоняться от вопроса, поскольку такая мысль не приходила ему в голову. Тем не менее, он уклонился, говоря, что был бы очень успешным евангелистом, поскольку привнёс бы в миссионерские поездки и ум, и чувство.

«Но вот загвоздка. Чтобы быть успешным евангелистом, нужно иметь мозги, но тот, у кого есть мозги, не будет евангелистом. Во всех церквях одно и то же: безмозглый проповедует безмозглым. Каждый священник несёт на лбу печать раздвоенного копыта – невежество».

Что бы ни побуждало Бирса нападать на грешников и особенно на обманщиков – а все мужчины в какой-то степени обманщики – что бы его ни побуждало, это было не религиозное рвение и не эмоциональный юношеский запал.

Я ещё упомяну в этой книге, если не забуду, что Бирс считал всех поэтов или социалистами, или коммунистами, или и теми и другими. И он их не упрекал. Он думал, что их неприятие несправедливости, вызванное бедностью (бедностью потому, что они по своему уму недалеко ушли от моллюсков), было вплетено в их ткань, текло в их крови и двигало каждой их клеткой. И всё же он презирал этих «плакс», как он их называл.

Интересно, что в молодости Бирс из-за того, что бичевал богатых грешников, сам чуть не попал в ту категорию, в которую он позднее включил социалистов, анархистов, коммунистов и прочих, не знающих меры в своём стремлении к утопии. Но он не был коммунистом. Он рано признал преимущество капиталистического строя перед любой другой экономической системой, которую можно вообразить. Заберите у человека побуждение, основанное на эгоистичном желании преуспеть, и все достижения прекратятся. Деградация человека будет неизбежна.

«Да, они не видят нутра человеческих насекомых, – говорил Бирс о «плаксах»-коммунистах, – как их видел Свифт:

Натуралисты выяснили, что муха

Съедает мух, которые меньше её.

Те съедают мух, которые ещё меньше.

И так продолжается до бесконечности».

Я снова повторю, что Бирс не был капризным, как певичка.

Глава V

Солдат Бирс

I

Амброз Бирс одним из первых пошёл на защиту Союза в войне между штатами. Он записался в роту Си 9-го пехотного полка индианских добровольцев и дослужился до звания капитана. Позднее ему было присвоено звание майора «за героическую и похвальную службу». О его храбрости было напечатано много статей (причём сведения никогда не исходили от него). Он, кажется, был абсолютно бесстрашен, крайне безрассуден и, соответственно, был несколько раз ранен – дважды тяжело. Война закончилась, на его военной карьере не было ни пятнышка. Ни один самый едкий враг не сомневался в его военных заслугах. Здесь он был неуязвим.

Как во многих других случаях, Гражданская война сделала из Бирса человека и заложила основание его литературных достижений, повлияла на каждый поворот его жизни, но лишь частично на его сочинения.

Странно, но Мировая война пока не создала в литературе ничего достойного своему имени. Всё-таки соотношение участников Мировой войны и американской гражданской – пятьдесят к одному. Но в культуре это соотношение – тысяча к одному. Кажется, Мировая война – это единственный настолько крупный конфликт, который так скуден на литературные шедевры. Вероятно, её участники были слишком ослеплены кровью и не видели ни славу пришествия господня, ни атаку лёгкой кавалерии, ни шуточек Фуззи-Вуззи[46].

Ни одна тема не занимала Бирса больше, чем война. Тут наши интересы сходились, поскольку и для меня никакая тема не имела большего интереса. Он изучал её более сорока лет, а я потратил на её изучение более тридцати лет. Мы оба общались с учёными и художниками войны – с армейскими и морскими офицерами, военными и морскими писателями – а Бирс четыре года принимал участие в самых тяжёлых битвах, какие видел этот мир. Как издатель я прочёл сотни рукописей, рассматривающих разные аспекты разных войн, которые были опубликованы, и сотни других, которые так и не были опубликованы, а, кроме того, прочёл множество других военных сочинений. Бирс прочёл всё, что касалось основных войн, которые велись на протяжении всей истории. Чтобы вместить все эти книги, нужно построить такое же большое здание, как Пантеон[47].

Наши самостоятельно полученные выводы не часто расходились. Когда они всё-таки расходились, ни один не старался переубедить другого. Для нас обоих Гражданская война была самым интересным из всех конфликтов. Даже Мировая война, которая началась вскоре после смерти Бирса, не интересует меня так, как великая американская междоусобица. Гражданская война овеяна даже большей романтикой, чем Троянская. Ни один вооружённый конфликт не порождал более великих трудностей, ни один не сопровождался таким человеколюбием, таким великим рыцарством. Здесь военное искусство и наука достигли высочайших высот, если исключить большую стратегию. Это была и типичная, и одновременно идеальная война. Обе стороны сражались за высокие идеалы, сражались за них с человеколюбием и почти всегда в соответствии с правилами цивилизованной военной процедуры. Обе стороны совершили все ошибки, известные по другим войнам – от межплеменных споров до настоящего времени.

Бирс, повторяю, был глубоким исследователем войны, и я считаю, что он был великим стратегом. О себе я такого сказать не могу, я всего лишь дилетант. Он был на тридцать лет меня старше, его военная служба продолжалась четыре года, его должность штабного офицера позволила ему познакомиться с военачальниками западных армий. Несомненно, к тому времени, как мы познакомились, о южных армиях я знал больше, чем он. Он часто говорил, что благодаря мне он получил много сведений о южных войсках, армейских и морских, о политических и социальных отношениях, которые я собрал из разных источников.