– Значит, вы в конце концов женились, милый Трэдлс, – сказал я. – Как я за вас рад!

– Благодарю, дорогой Копперфилд. От всей души! – Тут мы с Трэдлсом снова пожали друг другу руки. – Да, я так счастлив, как только возможно. Вот ваш старый знакомец, – Трэдлс с торжеством кивнул в сторону цветочного горшка, стоявшего на подставке. – А вот столик с мраморной доской. Остальная мебель у нас, как вы видите, простая и удобная. Что касается столового серебра, то пока у нас есть чайная ложечка.

– Ну, за этим дело не станет! – весело сказал я.

– Вот именно! – подтвердил Трэдлс. – За этим дело не станет. Разумеется, у нас есть чайные ложечки, потому что надо же чем-нибудь размешивать чай… Но они из британского металла.

– Серебро только ярче заблестит, когда оно появится, – сказал я.

– Мы то же самое говорим! – воскликнул Трэдлс. – Знаете ли, дорогой мой Копперфилд, – тут Трэдлс снова понизил голос, – когда я выступил по иску об изъятии собственности в деле Джайпс versus Вигзелла – а это выступление сослужило мне большую службу, – я отправился в Девоншир и имел серьезный разговор с его преподобием Хоресом. Я напирал на тот факт, что мы с Софи… ох! уверяю вас, Копперфилд, это самая чудесная девушка на свете…

– Нисколько не сомневаюсь! – подтвердил я.

– О да! – отозвался Трэдлс. – Но, мне кажется, я отвлекся в сторону… Я упомянул о его преподобии Хоресе?

– Вы сказали, что напирали на тот факт…

– Правильно! Напирал на тот факт, что мы с Софи помолвлены уже очень давно и что Софи, с разрешения родителей, готова выйти замуж… – тут открытое лицо Трэдлса озарилось знакомой чистосердечной улыбкой, – за меня, каков я есть… короче говоря… с ложечками из британского металла. Превосходно! 3атем я попросил его преподобие Хореса, – какой это замечательный пастырь, дорогой Копперфилд, ему бы быть епископом или по крайней мере не жить в такой нужде! – попросил согласиться на наш брак, если я заработаю за год двести пятьдесят фунтов и смогу рассчитывать на такую же сумму в следующем году, а может быть, и на большую, а также если я смогу скромно обмеблировать квартирку вроде вот этой… Я взял на себя смелость сказать, что мы терпеливо ждали много лет и что такие любящие родители не должны препятствовать ей устроить свою жизнь только потому, что она крайне им нужна дома. Вы меня понимаете?

– Конечно, не должны! – сказал я.

– Очень рад, что вы так думаете, Копперфилд, потому что, мне кажется, в подобных случаях, – я не хочу ни в чем порицать его преподобие Хореса! – родители, братья и прочие родственники бывают иногда слишком эгоистичны. Превосходно! Я сказал также, что от всей души хочу быть полезным его семейству и, если я пробью себе дорогу, а с ним что-нибудь случится… Я имею в виду его преподобие Хореса…

– Понимаю, – сказал я.

– …или с миссис Крулер… то я с радостью заменю родителей его дочерям. Он отвечал в самых лестных для меня выражениях и обещал испросить согласие миссис Крулер. Но с ней им пришлось повозиться!.. Это перебросилось у нее с ног на грудь, а затем и на голову…

– А что перебросилось? – спросил я.

– Огорчение! – ответил с серьезным видом Трэдлс. – Вообще все чувства. Я уже как-то говорил, что она превосходнейшая женщина, но не может двигать ни руками, ни ногами. Любое волнение бросается ей на ноги. Но на этот раз оно бросилось и на грудь и на голову и, короче говоря, потрясло весь ее организм самым ужасным образом. Однако благодаря тщательному уходу они со всем этим справились, и вчера минуло полтора месяца, как мы поженились. Ох, Копперфилд! Вы не можете себе представить, каким я чувствовал себя чудовищем, когда все семейство рыдало и все падали в обморок! А миссис Крулер – та не могла даже видеть меня перед нашим отъездом… Не могла, знаете ли, мне простить, что я отнял у нее ее ребенка. Но она доброе существо и теперь уже может меня видеть. Сегодня утром, например, я получил от нее славное письмецо.

– Короче говоря, мой милый друг, вы счастливы, как этого заслуживаете, – вставил я.

– О! Вы ко мне пристрастны! – засмеялся Трэдлс. – Но, по правде говоря, мне можно позавидовать. Я работаю не покладая рук и без устали изучаю право. Встаю я каждый день в пять часов утра, но мне это нипочем. Днем я прячу девушек, а вечером мы веселимся. И, право же, меня огорчает, что во вторник накануне Михайлова дня они поедут домой. А вот и девушки! – Трэдлс заговорил громко. – Знакомьтесь: мистер Копперфилд, мисс Крулер… мисс Сара… мисс Луиза… Маргарет и Люси!

Это был настоящий розарий; все они были здоровые и цветущие. И все они были хорошенькие, а мисс Кэрелайн – та была очень красива; но лицо у Софи было такое милое, доброе и заботливое, что, по моему мнению, мой друг сделал хороший выбор. Все мы уселись вокруг камина, а тем временем смышленый на вид подросток, – который, по-видимому, запыхался перед моим появлением оттого, что спешно доставал груду бумаг и устилал ими стол, – теперь убрал эти бумаги и поставил на стол чайную посуду. Потом он удалился, с шумом закрыв входную дверь. Миссис Трэдлс, спокойная и веселая, приготовила чай и, присев в уголке у камина, стала поджаривать на вилке гренки.

Занимаясь этим делом, она рассказала, что виделась с Агнес. Для свадебного путешествия «Том» выбрал Кент и повез ее туда, и там она увиделась также и с бабушкой; обе они – и бабушка и Агнес – были вполне здоровы и говорили только обо мне. А что касается до «Тома», то он – она в этом уверена – думал обо мне все время, пока меня не было. «Том» был для нее авторитетом решительно во всех вопросах. «Том» явно был ее кумиром, и никакая сила не могла сбросить его с пьедестала; она верила в него нелоколебимо и всей душой, она перед ним благоговела.

Почтительность, с которой они относились к Красавице, мне очень понравилась. Не знаю, было ли это разумно, но, во всяком случае, это было очаровательно и соответствовало их натуре. Если Трэдлс и сожалел временами о том, что у них еще нет серебряных чайных ложек, то, несомненно, в те мгновения, когда он передавал Красавице чашку с чаем. Что же касается до его милой и скромной жены, если она чем-нибудь и гордилась, то только тем, что сестра у нее – красавица. А та была чуть-чуть капризна и избалована, но и Трэдлс и его жена бесспорно признавали эти качества неотъемлемым ее даром. Пожалуй, они были бы очень довольны, родись они трудовыми пчелами, а она – пчелиной маткой.

Эта самоотверженность восхитила меня. Ничто не могло вызвать большего уважения к ним, чем готовность исполнять любые прихоти этих девушек, которыми они явно гордились. Раз десять в течение вечера свояченицы обращались к Трэдлсу, называя его «любовь моя»; то он должен был что-то принести, то что-то отнести, то что-то показать, то что-то найти… А без Софи они решительно ничего не могли делать. У одной растрепалась прическа, и только Софи могла привести ее в должный вид. Другая забыла какой-то мотив, и только Софи могла напеть его правильно. Третья пыталась вспомнить название какого-то местечка в Девоншире, и только Софи знала это название. Когда надо было писать письмо домой, это поручалось сделать Софи перед завтраком. Когда они вязали и у кого-то из них спустилась петля, только Софи могла исправить ошибку. Хозяйками квартиры были они, а Софи с Трэдлсом только и делали, что им угождали. Не знаю, много ли детей в свое время было на попечении Софи, но казалось, что нет на английском языке такой детской песенки, которую не знала бы Софи, и она пела их чистым, звонким голоском без конца, одну за другой (каждая сестра, не исключая и Красавицы, требовала пропеть свою любимую песенку), пела так, что совсем меня очаровала. А особенно приятно было видеть с какой нежностью и уважением, невзирая на свою требовательность, относились все сестры к Софи и Трэдлсу. Когда настало время мне уходить и Трэдлс собрался проводить меня до кофейни, право же, я никогда не видел, что еще на какую-нибудь упрямую шевелюру – да и вообще на какую бы то ни было шевелюру – пролился бы такой ливень поцелуев.