12. Таково было начало; затем он стал властвовать почти исключительно по прихоти и воле самых негодных актёров и возниц, особенно же – отпущенника Азиатика. Этого юношу он опозорил взаимным развратом; тому это скоро надоело, и он бежал; Вителлий поймал его в Путеолах, где он торговал водой с уксусом[24], заковал в оковы, тут же выпустил и снова взял в любимчики; потом, измучась его строптивостью и вороватостью, он продал его бродячим гладиаторам, но, не дождавшись конца зрелища и его выхода, опять его у них похитил. Получив назначение в провинцию, он, наконец, дал ему вольную, а в первый же день своего правления за ужином пожаловал ему золотые перстни, хотя ещё утром все его об этом просили, а он возмущался мыслью о таком оскорблении всаднического сословия.
13. Но больше всего отличался он обжорством и жестокостью. Пиры он устраивал по три раза в день а то и по четыре – за утренним завтраком, дневным завтраком, обедом и ужином; и на всё его хватало, так как всякий раз он принимал рвотное. В один день он напрашивался на угощение в разное время к разным друзьям, и каждому такое угощение обходилось не меньше, чем в четыреста тысяч[25].
(2) Самым знаменитым был пир, устроенный в честь его прибытия братом: говорят, в нём было подано отборных рыб две тысячи и птиц семь тысяч. Но сам он затмил и этот пир, учредив такой величины блюдо, что сам называл его «щитом Минервы градодержицы»[26]. Здесь были смешаны печень рыбы скара, фазаньи и павлиньи мозги, языки фламинго, молоки мурен, за которыми он рассылал корабли и корабельщиков от Парфии[27] до Испанского пролива. (3) Не зная от чревоугодия меры, не знал он в нём ни поры, ни приличия – даже при жертвоприношении, даже в дороге не мог он удержаться; тут же, у алтаря хватал он и поедал чуть ли не из огня куски мяса и лепешек, а по придорожным харчевням не брезговал и тамошней продымленной снедью, будь то хотя бы вчерашние объедки.
14. Наказывать и казнить кого угодно и за что угодно было для него наслаждением. Знатных мужей, своих сверстников и однокашников, он обхаживал всяческими заискиваниями, чуть ли не делился с ними властью, а потом различными коварствами убивал. Одному он даже своими руками подал отраву в холодной воде, когда тот в горячке просил пить. (2) Из отпущенников заимодавцев, менял которые когда-нибудь взыскивали с него в Риме долг или в дороге пошлину, вряд ли он хоть кого-нибудь оставил в живых. Одного из них он отправил на казнь в ответ на приветствие, тотчас потом вернул и, между тем как все восхваляли его милосердие, приказал заколоть его у себя на глазах, – «Я хочу насытить взгляд»[28], – промолвил он. За другого просили двое его сыновей, он казнил их вместе с отцом. (3) Римский всадник, которого тащили на казнь, крикнул ему: «Ты мой наследник!» – он велел показать его завещание, увидел в нём своим сонаследником вольноотпущенника и приказал казнить всадника вместе с вольноотпущенником. Несколько человек из простонародья убил он только за то, что они дурно отзывались о «синих» в цирке: в этом он увидел презрение к себе и надежду на смену правителей. (4) Но больше всего он злобствовал против насмешников[29] и астрологов и по первому доносу любого казнил без суда: его приводило в ярость подметное письмо, появлявшееся после его эдикта об изгнании астрологов из Рима и Италии к календам октября: «В добрый час, говорят халдеи! А Вителлию Германику к календам октября не быть в живых»[30]. (5) Подозревали его даже в убийстве матери: думали, что он во время болезни не давал ей есть, потому что женщина из племени хаттов, которой он верил, как оракулу, предсказала ему, что власть его лишь тогда будет твёрдой и долгой, если он переживёт своих родителей[31]. А другие рассказывают, будто она сама, измучась настоящим и страшась будущего, попросила у сына яду и получила его без всякого труда.
15. На восьмом месяце правления против него возмутились войска в Мёзии и Паннонии, а потом и за морем, в Иудее и Сирии: частью заочно, частью лично они присягнули Веспасиану. Чтобы сохранить верность и расположения остального народа, он не жалел уже никаких, ни своих, ни государственных средств. Объявляя в Риме воинский набор, он обещал добровольцам после победы не столько отставку, но даже награды, какие лишь ветераны получали за полный выслуженный срок. (2) Враг наступал по суше и по морю, он отправил против него с моря[32] своего брата с флотом, новобранцами и отрядом гладиаторов, а с суши – полководцев и войска, победившие при Бетриаке. Но повсюду он был или разбит, или предан; и тогда, обратясь к Флавию Сабину, брату Веспасиана, он выговорил себе жизнь и сто миллионов сестерциев[33].
Со ступеней дворца он тотчас объявил толпе воинов, что слагает с себя власть, принятую против воли. Поднялся возмущённый крик, и разговор пришлось отложить. Прошла ночь; на рассвете в скорбной одежде он вышел на ростральную трибуну и с горькими слезами повторил то же самое, но уже по написанному. (3) Вновь воины и народ его прервали, призывая его мужаться и наперебой предлагая свою помощь. Тогда он воспрял духом: напав врасплох на Сабина и других флавианцев, считавших себя в безопасности, он оттеснил их на Капитолий, поджёг пламенем храм Юпитера Благого и Величайшего[34], и всех уничтожил, а сам смотрел на битву и пожар из дворца Тиберия, пируя.
Но немного спустя он уже сожалел о содеянном. Чтобы свалить вину на других, он созвал сходку и перед нею сам поклялся и других заставил поклясться, что для него нет ничего священнее общественного спокойствия. (4) Потом он снял с себя кинжал[35] и подал его сперва консулу, потом, когда тот не взял, – должностным лицам, потом, поодиночке, – сенаторам; никто не принял кинжала, и он пошёл прочь, словно желая посвятить его в храм Согласия; но кто-то закричал: «ты сам – Согласие!», и он вернулся, заявляя, что кинжал оставит у себя и примет отныне прозвище Согласие. 16. А сенату он предложил отправить послов и девственных весталок[36] с просьбой о мире или хотя бы о сроке для переговоров.
На следующий день он ожидал ответа, как вдруг лазутчик принёс весть, что враги приближаются. Тотчас он спрятался в качалке и с двумя только спутниками – это были пекарь и повар – тайно поспешил в отцовский дом на Авентин, чтобы оттуда бежать в Кампанию[37]. Но тут пронёсся слух, пустой и неверный будто удалось добиться мира, и он позволил отнести себя обратно во дворец. Здесь всё уже было брошено, люди его разбежались; тогда он надел пояс, набитый золотом, и спрятался в коморке привратника, привязав у дверей собаку и загородив дверь кроватью и тюфяком.
17. Передовые солдаты уже ворвались во дворец и, никого не застав, принялись, как водится, шарить повсюду. Они вытащили его из убежища и стали допрашивать, кто он и не знает ли он, где Вителллий, – они не знали его в лицо. Он солгал и вывернулся, но скоро был узнан[38]; тогда он стал кричать без умолку, чтобы его оставили пока под стражей, хотя бы в тюрьме – он что-то скажет, важное для жизни Веспасиана. Наконец, связав ему руки за спиною, с петлёй на шее, в разодранной одежде, полуголого, его поволокли на форум.
