И не смела нога. "Барся", - присев над котом, теребила Барсиковы усы кореянка Роза, а кот, лежа на боку, упоенно дрыгал задними лапами, довольно-таки чувствительно царапая ступню, но обижаться было нельзя - кот маленький, кот играет, кот Бабушкин, а Бабушка умела заставить ходить по половице - впрочем, не придираясь по-пустому, а именно требуя, чтобы было по _е_ё_ - и главное, чтобы никого домой не водили и закрывали дверь на кухню, когда готовят свои пахучие дальневосточные кушанья, а ещё не пускали кота к себе. С этим непусканием неутомимо сражался кот, выслеживая миг неосторожно открытой двери и устремляясь туда с проворстовм, не дающим возможности перехвата. Иногда Толстая Бабушка смирялась с таким прорывом, но долго не находя кота в обозримости, мучилась сердцем - не подвергают ли там маленькую зверьку тайному мучению, и отправлялась к корейцам, выдворяя Барсика назад. Тогда кот принимался шерудить лапой, пытаясь открыть запертую дверь - очевидно, в самой запретности он находил какой-то вызов и упражнял волю, в опытном порядке нащупывая меру гибкости и упорства, наилучшую в этом обитаемом мире - и иногда, при неплотной затворенности, преуспевал и вновь прорывался к корейцам, шельмец. Иногда Барсик действительно выскакивал оттуда несколько шало, но уж вряд ли там его всерьез обижали - доброе было сердце у Розы, и Бабушку полюбила, и Брата, и Барсика заодно уж, хотя до того говорила Бабушке, что не любит кошек: "Собака хорошо, а кошка фыр-р, фыр-р, не люблю" - то есть, не нравится ей урчащее приставание кошек, а ещё как-то рассказывала Бабушке, как принесла домой, маленькая, с улицы щенка и как мать её отругала, потому что и так живут плохо, а ещё этого кормить. И то ли просто совпало, то ли притащил Барсик в дом корейскую удачу, но пошла торговля у корейцев, и Роза принялась каждый раз приносить с рынка мороженку или плод какой, а ещё пробовала угощала Брата с Бабушкой своей стряпней. Вообще-то, то, что Брат пробовал, было вкусно, но они с Бабушкой все же этой корейской кухни как-то опасались, и заметив это, а ещё то, что подношениями Бабушка делится с Братом, Роза стала приносить с рынка по две мороженки или йогурта или там банана, чтобы обоим - сначала время от времени, а уж потом буквально каждый день и не хотела слушать увещевания Бабушки, что зачем деньги тратит. Мороженки Розины были в упаковке, и кот живо смекнул спешно бежать на хруст разрываемого целлофана - само собой, прежде всего вымогал свою долю у Бабушки, а уж потом трусил к Брату, тот давал поменьше, и все вылизав, кот бежал обратно к Бабушке. Та рассказыала: "Сегодня стала елочные игрушки перекладывать из кульков, зашуршала - ох, прибежал! - думал, мороженка" - и уже корейцы ушли, а кот ещё долго так прибегал, до того привык.
Видя восприимчивость Барсика, Брат сильно огорчался, что эта доверчивая готовность освоить новое пропадает как-то впустую. Именно теперь, в пору этой отзывчивости к познанию, так чувствовал Брат, кота можно было научить чему угодно, чему-то очень важному, лучшему - тому, возможно, что так долго ждут звери от человека и что он сам о себе ещё не очень-то знает. А то что же это, - вспоминал Брат Хлебниковский "Сад", отнимаем зверей у леса, развиться их природной науке не позволяем, а уж коли не даем прорасти их чудесным возможностям, так, значит, надо предложить свое, что-то ещё чудесней! Но Брат тоже был из несведущих обычным искателем на ступени самых первых предвосхищений и проникновений, и теперь он только угадывал эту великую возможность и невольно сожалел об упускаемом шансе. Блестели глазенки кота, - не ночным мерцанием, а игровитым, когда тем больше сияния, чем хитроумней и дерзостней затеянная каверза, и Брат пленялся и одновременно не верил своим глазам: то был блеск нагваля, то был Дух, сознание - и что мог предложить ему Брат? Поиграть веревочкой? Впрочем, кот-то играл - и если Брат не имел чему научить кота, то, наблюдая его охотничьи повадки, немало извлек для себя - так, Барсик пускался в атаку только тогда, когда сам её подготовил, а до того игнорировал всякое пододвигание приманки под нос, это уж став взрослым он позволял себе импровизации, молниеносно когтя появившуюся в пределах досягаемости добычу.
- Ты бы продал Барсика за миллион долларов? - спрашивала Толстая Бабушка.
- Да я его бы и за сотню продал, - отвечал Брат. - Ну, в хорошие руки только, конечно.
- Вот ты какой, - сокрушалась Бабушка. - Нет, нельзя: он член! подразумевалось: семьи. Про себя же у людей давно уже было решено, что они в этой семье Бабушка и Брат: - Ну что, брат кот? как дела? - спрашивал Брат кота у кота-брата.
Одно, одно омрачало хрустальную Бабушкину радость от котового проживания: кот не урчал, а стало быть, не мог побаловать людей очевидным _ухослышным_ - свидетельством своего расположения и ответного приятия членов семьи. Дело тут было в поврежденных голосовых связках, - очевидно, мать неаккуратно таскала котенка, задевая клычком горлышко, хозяин Марфы признавался, что у них уже бывали из-за того случаи безголосости у котят. И когда кот забирался к кому-нибудь на колени, то убеждаться в Барсиковой ласковости приходилось на ощупь, приложив палец под голову и осязая довольно-таки сильную вибрацию котового горла. А уж мяукал кот и вовсе сипленько: слышалось не звучное "мяу", а шепелявое "мя", и кот, уяснив, что его обычно не слышат, научился проситься к Брату в комнату - а дверь прикрывалась плотно - не звуковым, а зрительным сигналом: просовывал под дверь лапку и держал, пока Брат не заметит. Брат, впрочем, сам научился шепотом произносить это "мя", получалось шепеляво и одновременно громко - и надо же, кот откликался. Привыкнув, Брат и в гостях приветствовал хозяйских кошек тем же сиплым "мя!", забывая, что у них-то с гласностью порядок, и заставляя животных недоуменно таращиться на столь странный акцент.
Летом Брат стал выводить кота на улицу. Ошеломленный столь беспримерным увеличением мира, Барсик приходил в чрезвычайное возбуждение и начинал носиться из конца в конец разведанного участка новооткрытой суши из цветника в цветник, что находились по обе стороны от крыльца. "Барсик, Барсик!" - звал Брат и шевелил перед носом кота какой-нибудь веточкой, пытаясь перебить эту переполошенность - и на миг это удавалось, кот отвлекался, во взгляд возращалась осмысленность, в движения - плавность, но потом глаза вновь округлялись и теряли блеск, и начиналось прежнее мельтешение вдоль стены. Это было, считая безголосость, вторым слабым местом кота - захлест эмоций, слабый самоконтроль, отсутствие выдержки - в пиковых ситуациях Барсик легко впадал в крайность, рыбирая решения предельного регистра - бегство, нападение - и не умел держать центр. С другой стороны, а где - или у кого - мог тому научиться кот? Разве что у умной кошки - и таковую местное кошачье сообщество отрядило шустрому котенку в качестве добровольной наставницы.
Старожил двора - Брат не знал её имени, но давно видел в окрестностях - умная кошка чрезвычайно заинтересовалась новобранцем. Но взбудораженный Барсик, а пребывал он в той самой взъяренности обилием мира, выгибал спину и угрожающе надвигался, и не дал к себе подступиться, и даже загнал кошку под машину. Однако кошка, очевидно, положила своей обязанностью опекать несмышленыша, а была она очень умна. Брат наблюдал, как она переходит улицу - кошка делала это на слух, подходила к краю мостовой и наклоняла ухо в направлении, откуда появлялись машины. Определив, что опасности нет, она резво, но не опрометью, направлялась на противоположную сторону, где-то на трети пути останавливалась и снова слушала улицу - и Брат сам видел, как кошка вернулась назад с треть-дороги, предпочтя перестраховаться, потому что поток машин покатил лишь спустя минуту.
Накануне у Брата было видение, как кот сверзился с тополя. Так и произошло, - правда, не сразу: когда кот вскочил на тополь - не на увиденный Братом, а на соседний - и стал карабкаться вверх, умная кошка запрыгнула на ствол следом и лапой за хвост стянула Барсика вниз. Можно было думать, что предостережение отработано, но как бы не так. Днем позже Барсик снова полез на тополь, уже тот самый. Умной кошки рядом не случилось, а Брат опоздал перехватить и нарочно отошел, опасаясь, что если он будет пытаться согнать кота вниз, тот заберется ещё выше. Стервец метнулся-таки вверх по стволу, но сорвался с гладкой коры, только веточки затрещали, шмякнулся на землю, вывихнул ногу, сказал "мя", был обнюхан ещё одной дворовой кошкой и унесен домой Братом, которому Толстая Бабушка устроила разнос, что проглядел кота.
