Вид гребня с серебряной ручкой, такой же щетки для волос, флаконов с духами и баночек с косметикой на туалетном столике подействовал на меня успокаивающе; я бы тоже расставила эти флаконы и баночки в ряд по размеру, как инструменты. Почему-то я знала, что нахожусь в комнате Флоринды, в доме ведьм; и это знание вернуло мне чувство равновесия.

Комната Флоринды была огромна; кровать и туалетный столик были в ней единственными предметами обстановки. Они стояли в противоположных углах, в некотором отдалении от стен и под углом к ним, оставляя за собой треугольное пространство. Некоторое время я размышляла над расположением кровати и туалетного столика, но не смогла определить, то ли такая расстановка следовала некоей эзотерической схеме, значение которой от меня ускользало, то ли это был просто эстетический каприз Флоринды.

Заинтересовавшись, куда могут вести три находящиеся в комнате двери, я попробовала открыть каждую. Первая была заперта снаружи. Вторая вела в небольшое прямоугольное патио, окруженное стенами. Какое-то время я озадаченно смотрела в небо, пока до меня наконец не дошло, что сейчас не утро, как я предположила при пробуждении, а вторая половина дня. Меня нисколько не встревожило то, что я проспала почти весь день; наоборот, я испытывала душевный подъем. Твердо веря в то, что страдаю бессонницей, я всегда безумно радовалась, когда помногу спала.

Третья дверь вела в коридор. Стремясь отыскать Исидоро Балтасара, я направилась в гостиную; она была пуста. В аккуратной и незатейливой расстановке мебели было что-то отталкивающее. Нигде не видно было следов того, что вчера вечером кто-то сидел на кушетке или в креслах. Даже подушки замерли в строю, как по стойке «смирно».

Столовая по другую сторону коридора выглядела столь же пустынной, столь же суровой. Ни один стул не был сдвинут с места. На полированной поверхности стола красного дерева не видно было ни крошки, ни пятнышка. Нигде ни следа того, что вчера вечером я сидела за этим столом с нагвалем Мариано Аурелиано и м-ром Флоресом и ужинала. В кухне, отделенной от столовой сводчатым переходом и холлом, я нашла кувшин, до половины наполненный чампуррадо[12], и накрытое блюдо тамалес. Я была слишком голодна, чтобы их разогревать. Я налила себе полную кружку густого шоколада и съела три кукурузных кекса, надорвав обертку. Начиненные кусочками ананаса, изюмом и очищенным миндалем, они были божественно вкусны.

Мне казалось совершенно немыслимым, что меня могли оставить в доме одну. И все же обволакивающая меня тишина чувствовалась постоянно. Это был не тот уютный покой, который окружает человека, когда люди намеренно соблюдают тишину, это была скорее оглушительная тишина обезлюдевшего места. Вероятность того, что меня здесь бросили одну, заставила меня поперхнуться куском кекса.

По дороге в комнату Флоринды я останавливалась у каждой двери.

— Есть кто-нибудь дома? — звала я, стуча в двери. Ответа не было.

Я уже собиралась выходить, когда явственно услышала, как кто-то спросил:

— Кто там зовет?

Голос был глубокий и хрипловатый, но кто это был, мужчина или женщина, я не могла сказать. Не могла я определить и направления, откуда он послышался, не говоря уже о том, из какой комнаты.

Я вернулась на несколько шагов назад и крикнула еще раз, как можно громче, есть ли кто нибудь в доме. Дойдя до дальнего конца коридора, я постояла минуту в нерешительности перед закрытой дверью. Потом повернула ручку, тихонько приоткрыла щелку и боком скользнула внутрь.

Зажмурив глаза, я прислонилась к стене и подождала, пока утихнет колотящееся в груди сердце. Вдруг кто-нибудь застанет меня здесь, виновато подумала я. Но любопытство по мере того, как я вдыхала воздух таинственности и колдовства, наполнявший комнату, брало верх над ощущением, что я поступаю как-то нехорошо.

Тяжелые темные шторы были задернуты, и единственный свет излучал высокий торшер. Его огромный отделанный бахромой абажур отбрасывал круг желтого света на стоящий у окна шезлонг. В самом центре комнаты стояла кровать с балдахином и занавесками, похожая на трон и господствовавшая над всем пространством. Бронзовые и деревянные резные статуэтки, стоящие на четырех круглых столиках по углам комнаты, казалось, охраняли ее подобно неким небесным божествам.

Книги, газеты и журналы высокой стопкой лежали на конторке с откидной крышкой и комоде. На изогнутом в форме полумесяца туалетном столике не было зеркала, а вместо щеток, гребней, флаконов с духами или косметикой на покрытой стеклом поверхности стоял набор хрупких кофейных чашечек. Нити жемчуга, золотые цепочки, кольца и броши свисали с их позолоченных краев, словно забытый кем-то клад. Два кольца я узнала; я видела их на руке Зойлы.

Осмотр кровати я оставила напоследок. Почти благоговейно, так, словно это и в самом деле был трон, я отдернула занавеску и охнула от восторга: яркие цветные подушки на шелковом зеленом покрывале навели меня на мысль о полевых цветах на лугу.

Но пока я вот так стояла посреди комнаты, мое тело начала сотрясать невольная дрожь. Я не могла не чувствовать, что тепло, загадочность и очарование, которым лучилась эта комната, было всего лишь иллюзией.

Ощущение, что я шагнула в некий мираж, стало еще сильнее в третьей комнате. Сначала она тоже показалась теплой и уютной. Сам воздух ее был нежен и ласков. От стен, казалось, отражались отзвуки смеха. Но вся эта атмосфера тепла была лишь разреженным, мимолетным впечатлением, как и угасающий солнечный свет, который пробивался сквозь кисейные занавеси на лишенных стекол окнах.

Как и в той комнате, здесь над всем пространством господствовала кровать. Она тоже была с балдахином и множеством разноцветных подушек, разбросанных с рассеянной небрежностью.

У одной из стен стояла швейная машина; это была старая, крашеная кистью машина с ножным приводом. Рядом с ней стоял высокий книжный шкаф. Вместо книг полки были забиты рулонами отличного ситца, шелка, шерстяного габардина, аккуратно разложенными по цветам и сортам.

На низком столике у окна красовались шесть разноцветных париков, надетых на специальные болванки. Среди них был и тот светлый, в котором я видела Делию Флорес, и темный с кудряшками, который Мариано Аурелиано натянул мне на голову у кофейни в Тусоне.

Четвертая комната находилась несколько поодаль от остальных и по другую сторону холла. По сравнению с первыми двумя она казалась пустой. Последние лучи заходящего солнца, просеянные сквозь решетчатую стену, лежали на полу ковром из света и теней, колыхающимся квадратом прямоугольной мозаики.

Немногочисленные предметы обстановки были расставлены так искусно, что пространство казалось большим, чем оно было на самом деле. Вдоль стен стояли низкие застекленные книжные полки. В дальнем углу в алькове стояла узкая кровать. Низко свисающее серо-белое клетчатое одеяло гармонировало с игрой теней на полу. Элегантный секретер розового дерева и не менее изящный стул черного дерева с украшениями из золоченой бронзы не только не смягчали ощущения голой пустоты в комнате, но даже усиливали его. Я знала, что это комната Кармелы.

Я бы с удовольствием пересмотрела названия книг, стоящих за стеклами полок, но слишком велико было мое беспокойство. Я бросилась в коридор так, словно за мной кто-то гнался, и выбежала в патио. Там я села на один из плетеных стульев; я дрожала и вся покрылась потом, но руки мои похолодели, как лед. Не чувство вины бросило меня в дрожь,— я нисколько не опасалась, что меня застигнут шныряющей по комнатам,— но какое-то чужое свойство принадлежности к иному миру, которое излучали все эти прекрасно обставленные комнаты. Тишина, прилипшая к стенам, была неестественной. Это была тишина не временного отсутствия живущих здесь людей, а отсутствия чувств и переживаний, которыми обычно проникнуты обжитые пространства.

Каждый раз, когда кто-нибудь называл этих женщин колдуньями или ведьмами, я смеялась в душе; они не действовали и не выглядели так, как, по моему разумению, должны были действовать и выглядеть ведьмы, — драматически вычурно и зловеще. Но теперь я уже точно знала, что они в самом деле отличаются от иных человеческих существ. Меня пугало то, что сущность этого их отличия я не в состоянии не только понять, но даже представить.