Глядя на шумящие внизу сосны, крефф колдунов читала заговор и кропила кровью из разрезанной ладони разбивающийся о стену ветер. Как бы ни покинул младенец чрево матери, но душа его не останется неприкаянной. Безгрешное дитя упокоят, дав возможность рано или поздно снова возвратиться в мир.

Когда бесчувственное тело, обмытое и переодетое, снова положили на чистые и сухие простыни, Майрико кивнула Ихтору:

– Наведи дремоту посильнее. Пусть до утра завтрашнего не очнется. Авось заспит все и не вспомнит никогда.

Целитель наклонился к послушнице и что-то зашептал ей на ухо. Через пару оборотов Айлиша улыбнулась, стала дышать спокойно и ровно, а на бледные щеки вернулся румянец. И только судорожные короткие всхлипы, которые иногда вырывались из груди, выдавали пережитое. В этих-то всхлипах крефф вдруг расслышал тихое:

– Тамир…

– Ах вот кто… – горько покачал головой Ихтор.

Захотелось пойти и отыскать мальчишку. А потом долго и с упоением колотить, вбивая в глотку зубы. Но в душе целитель понимал: эта ярость пустая. И не ярость вовсе, а так – обида, уязвленная гордость, что ему предпочли неуклюжего дряблого паренька, ничего толком не умеющего и ничего собой не являющего. Поэтому крефф стиснул зубы, подавляя рвущееся из груди бешенство. За долгие годы службы в Цитадели он научился владеть собой и, по чести сказать, научился неплохо. И ныне эти умения особенно пригодились.

Бьерга смотрела на внутреннюю борьбу мужчины с затаенной настороженностью. Она видела, как одеревенела его спина, как застыл взгляд. Уж не надурил бы чего…

– Ихтор, – негромко позвала колдунья. – Охолонись. Он теля неразумное. А ты волчище матерый уже. Охолонись. Не тронь парня.

Мужчина коротко кивнул.

– Поклянись, Ихтор, – тихо сказала Майрико. – Никто об этом проведать не должен. Дети они, глупые дети. С собой не совладали. Пусть идет, как шло. Отступись.

Крефф молчал. Только на щеках перекатывались желваки. Женщины правы. Можно из чрева вырвать новую жизнь, но вот любовь из сердца вырвать ни у кого не получится. Однако молодость и глупость проходят. Как и первая любовь. Тамиру же скоро ехать с наставником по погостам, и пропадет он на целое лето. А юное сердце пылкое – горит жарко, но ведь и сгорает быстро. Рано или поздно девчонке прискучит одиночество.

Поэтому Ихтор, спустя несколько мгновений молчания, сказал:

– Ни ей, ни ему зла не сделаю и языком впусте трепать не стану. Не дурак. Или на крови вам тут поклясться?

Колдунья отрицательно покачала головой и сказала только:

– Неси ее отсюда, пока спит. – И, взяв ведро с кровавыми тряпками, направилась к двери, кинув на прощание обоим целителям: – Не телитесь тут, не дай Хранители, увидит кто. И еще… Майрико, хватит с ней возиться, как кошка с приплодом. Коль наблудить смогла, значит, и остальное все сможет. Держи в строгости. Нечего больше сопли подбирать. И гляди у меня – чтоб каждое утро девка отвар пила.

Айлиша пришла в себя оттого, что почувствовала, как куда-то плывет. Тело ослабло, а веки стали тяжелыми-тяжелыми. Девушке казалось, будто она качается в тесной лодочке по волнам неспешной речки Перекши, что петляла в лугах возле ее родной деревни. Вот только не слышно плеска волн, не доносится запах воды…

Когда же ученица Майрико разлепила глаза, то увидела обезображенное лицо с пустой глазницей. Близко-близко.

Ихтор!

– Чего затряслась? – Черноволосый целитель нес ее так легко, словно бы ноша ничего не весила. – Не нравлюсь?

– Я… я… – бессвязно залепетала выученица.

– Упала ты. Застудилась, видать. Да и краски пришли, – донесся откуда-то сбоку прохладный голос наставницы. – Хорошо я в коридоре тебя нашла, а то бы заиндевела вся на полу-то.

Упала? Ах да… Айлиша вспомнила, как кружилась голова, как мучил озноб.

– Я на урок шла… – слабо попыталась оправдаться ученица.

– Меньше с босыми ногами шастать надо, – проворчал крефф и ускорил шаг.

Девушка хотела повиниться перед ним и Майрико, но тяжелый неодолимый сон обволок сознание, и она погрузилась в его вязкую пучину.

Бьерга, неся в руке тяжелое ведро, неспешно спускалась по крутой лестнице в темное протопленное царство Нурлисы.

Колдунья зашла в истопную, где яростно пылала печь, рассылая волны жара. В трубе ревел огонь, за каменной стеной в огромном чане грелась вода для мылен. Тут было хорошо. Всегда натоплено. Тихо. Колдунья надела на руку войлочную рукавицу, отодвинула в сторону дверцу и стала бросать в топку окровавленную ткань, проталкивала ее длинной кочергой подальше, глотая едкий, рвущийся прочь дым. Потом подбросила в печь еще пару поленьев и задвинула дверцу обратно, чувствуя, как горит от яростного жара лицо.

– Что, упыриха проклятущая, – донесся из-за спины скрипучий голос. – Опять греховодничала?

– Отстань ты, – огрызнулась женщина. – Без того тошно.

На душе у Бьерги было муторно. Одно дело поднимать покойников. И совсем другое – превращать в покойников. Тем паче кого? Дитя невинное! Нет гаже, чем творить убийство и обманывать.

Нурлиса тем временем, словно чувствуя тяжкие мысли гостьи, подковыляла на кривых ногах поближе и опустилась на ларь возле стены.

– Опять дите травила, кошка блудливая? Это какому же по счету младенчику ты белый свет увидеть не дала, окаянная ты труповодка? – скрипела обличительница, перебирая кривыми пальцами ветхий передник.

– Нишкни, старая! – скривилась Бьерга. – Забыла, сколько мне? Какие тебе младенчики?

Бабка близоруко сощурилась, словно силясь разглядеть в полумраке лицо посетительницы, и едко прошамкала:

– Да у тебя внуки б уже были! Сколько б ныне дочке-то сравнялось? Постарше Майрико была бы. Как она тебе по ночам-то не снится? У, нелюдь мерзкая!

– Да замолчи ты, старая хрычовка! – сверкнула глазами крефф. – Душу не рви! Куда мне рожать было, девке сопливой? Первый год, только науку разуметь стала. Да и Глава тогдашний за блуд в лес к Ходящим вышвыривал. Еще раз пройдешься по старому – удавлю, как гадюку.

– Значит, не сама нагуляла, – словно не слыша ее угроз, задумчиво покачала головой Нурлиса.

– Не сама, выученица из целителей.

– Ой ли? Нешто та кучерявенькая? – Старуха от удивления открыла рот, являя пеньки гнилых зубов.

– Та, та самая… – кивнула Бьерга и принялась набивать трубку.

– Сама пришла али упредили вы?

– Упредили.

– Эх, чернецы, кровопийцы… Почто ж девку-то испортили? Почто дите загубили? Тьфу, псы бешеные, и те ласковее…

– Ты мне тут не плюйся, – осадила старую Бьерга. – Ишь, разошлась. Дар в ней великий. Больших жертв он требует. Но и блага принесет немало. Ее ребенок не родился, зато сколько других жить останутся. Так что хватит бубнить. К тому же не было у нас и пол-оборота на уговоры. Засыпала в ней уже сила. Слабая она и душой и телом. Ей еще матереть и матереть. Прожди мы хоть день, хоть полдня – весь Дар бы в ребенка ушел, да в то, чтобы силы в ней чахлые поддерживать. А на уговоры да запугивания время надо. Время! Где его было взять? Она, вон, без памяти уже падала. Одно мгновение все решить могло. А из-за слабости ее телесной Дар навсегда заснуть мог. Ушел бы в жилу, как в сухую землю. И чего тогда? Заткнись лучше.

И она досадливо затянулась крепким дымком.

– А ты, мымра клятая, – подскочила Нурлиса, – рот-то мне не затыкай! Хранителями себя возомнили, что жизнь чужую решаете?

– Да не кричи ты, – устало откинулась к стене колдунья. – Не могли мы по-другому, крефф она будущий.

– Не могли они… – процедила Нурлиса. – Отвары на что? Куда Майрико смотрела?

– Думала, девка мала еще. По ней ведь не скажешь, что ее плотское волнует, вся в выучке была.

– Дуры вы. И ты, и лекарка. Они тут все молодые, а за год жизни выуческой на десяток годков взрослеют. Хоть всех плетями засеките, уроками завалите по самую маковку, а молодую натуру не выжечь. А уж как вы учите, неудивительно, что они друг у друга тепла и ласки ищут. Вы же хуже зверей! Ты подумала, что будет, если узнает она? А? Чего насупилась, как сыч?