Лайсла выглядела как бирюзовая бабочка со стилизованными золотыми изображениями человеческого лица на каждом крыле.

Паоло был удивлен — из слов Элены он вывел, что друзья пришли к согласию насчет запуска микрозондов, и только он, все проспавший, может поднять эту тему.

— О каких последствиях речь? Ковры…

— Забудь о коврах! Даже если они так просты, как кажется, мы не знаем, что там есть кроме них. — Крылья Лайслы вибрировали, и блестящие человеческие лица на крыльях, казалось, одобрительно поглядывали друг на друга. — На нейтринных изображениях мы едва достигаем разрешающей способности в метрах и отсчета времени в секундах. И ничего не знаем о малых формах жизни.

— И не узнаем, если тебя послушаемся, — объявил Карпал, бывший глайснер, как всегда, имевший облик человека. Когда Паоло бодрствовал в прошлый раз, Карпал был возлюбленным Лайслы.

— Но мы здесь пробыли только малую часть орфеанского года! Остается еще масса информации, которую можно собрать без вторжения! На берега могут быть выброшены редкие формы океанской жизни.

Элена сухо возразила:

— Точно, редкие… На Орфее ничтожные приливы, низкие волны и очень мало штормов. На берегу все поджарит ультрафиолет, прежде чем мы увидим что-то более полезное, чем в воде.

— Вовсе не обязательно. Ковры кажутся уязвимыми, но другие виды могут быть защищены много лучше, если они обитают у поверхности. Кроме того, Орфей сейсмически активен; по крайней мере, надо обождать, чтобы цунами выплеснул несколько кубических километров воды на берег, и посмотреть, что тогда объявится.

Паоло улыбнулся — о цунами он не подумал. Может быть, стоит и подождать.

— Что мы потеряем, обождав несколько сотен местных лет? — стояла на своем Лайсла. — И уж самое малое, соберем базисные данные о сезонных изменениях климата, сумеем пронаблюдать аномалии, бури и землетрясения — вдруг обнаружится что-то замечательное…

Несколько сотен местных лет? То есть несколько земных тысячелетий?! Паоло перестал сомневаться. Если бы ему захотелось обитать в геологическом времени, он мог перейти в полис Лоханд, где «Орден умозрительных наблюдателей» изучал эрозию земных гор за субъективные секунды. А Орфей висел внизу — прекрасная головоломка, ждущая разрешения. И Паоло ответил:

— Но если там нет ничего «замечательного»? Мы не знаем, насколько редка жизнь — во времени или в пространстве. Эта планета драгоценна, а время уходит сквозь пальцы. Неизвестно, как быстро эволюционирует жизнь на Орфее, целые виды могут появиться и исчезнуть, пока мы размышляем: стоит ли собирать информацию. Ковры могут вымереть прежде, чем мы узнаем о них хоть самую малость. Вот это будет потеря!

Но Лайсла стояла на своем:

— А если мы навредим экологии Орфея. Или его культуре. Это будет уже не потеря. Это будет трагедия.

Прежде чем ответить, Паоло ассимилировал все хранилище передач от своего земного «я» — почти за триста лет. Ранние передачи содержали подробные мысленные привои, и теперь было приятно ощутить предстартовое волнение эмигрантов, видеть тысячи высеченных из астероидов микроскопических кораблей, уходящих в пламенных вспышках с орбиты вокруг Марса. Потом начались обычные прозаические дела: Элена, банда, бесстыдные сплетни, текущие исследовательские проекты Картер-Циммермана, слухи о разногласиях между полисами, не вполне циклические перемены в искусствах (перцептуальная эстетика[13] вновь одерживает победу над эмоциональной… хотя полисы Валладас и Кониши берутся соединить обе системы).

После первых пятидесяти лет его земное «я» начало сворачивать сообщения; ко времени гибели фомальгаутского клона послания превратились в простые аудио-видеомонологи. Паоло не был удивлен. Все правильно: они разделились, а чужим людям мысленные привои не посылают.

Большинство передач адресовалось всем кораблям без исключения. Однако 43 года назад его земное «я» отправило особое послание клону, летящему к Веге.

«Новый лунный спектроскоп, построенный в прошлом году, только что уловил четкие признаки воды на Орфее. Если модели верны, там вас ждут обширные океаны умеренного пояса. Итак, удачи».

Видеоряд показал куполы спектроскопа, вздымающиеся над скалами обратной стороны Луны; спектральные диаграммы Орфея; набор моделей планеты. Затем — основной текст:

«Возможно, это покажется странным: столько трудов, чтобы разглядеть тень того, что вы увидите воочию, и очень скоро. Это трудно объяснить. По-моему, причиной здесь не ревность и даже не беспокойство. Просто потребность в независимости.

Возобновился старый спор: нужно ли нам перестроить свои сознания, чтобы справляться с межзвездными расстояниями? Одно-единственное «я» охватывает тысячи звезд — без клонирования. Между ментальными событиями проходят тысячелетия. Локальные сообщества работают над бессознательными системами».

К этому прилагались доводы «про» и «контра»; Паоло прочел резюме:

«Не думаю, однако, что эта идея получит особую поддержку — новые астрономические проекты служат ей противоядием. Надо смириться с фактом: мы отстали… и потому цепляемся за Землю — смотрим во Вселенную, но крепко вросли в свою почву.

И все-таки я продолжаю спрашивать себя: куда мы двинемся? История не может нас вести. Устав К-Ц говорит: «Понимай и уважай Вселенную» — но какую? В каком масштабе? С помощью каких чувств и какого разума? Мы можем стать кем угодно — будущими галактическими гномами, например. Можем ли мы пойти на это, не потеряв себя? Телесные люди сочиняли фантазии насчет инопланетян, прибывающих, чтобы завоевать Землю, украсть наши «бесценные» ресурсы, вывезти их, чтобы не было «соперничества»… словно у рас, способных на такие путешествия, не достанет возможностей, или мудрости, или воображения на то, чтобы отвергнуть животные побуждения. «Завоевание галактики» — вот чем занялись бы бактерии, заполучив космические корабли; ничего лучшего они бы не знали, и не имели бы иного выбора.

У нас прямо противоположное состояние: огромная возможность выбора. Поэтому — а не только для того, чтобы снять с себя заклятье антропокосмизма — нам надо найти иную жизнь. Найти инопланетян, перед которыми стояли те же решения, найти иных, которые поняли, как надо жить, в кого превращаться. Нам надо понять, что это значит — жить во Вселенной».

Паоло разглядывал скверные нейтринные изображения ковров, продвигающиеся мелкими судорожными движениями вокруг его двенадцатигранной комнаты. Над ним плыли неровные, лохматые прямоугольники — «детеныши» большого лохматого прямоугольника, минуту назад разделившегося на двадцать четыре части. Моделирование показывало, что под воздействием океанских течений ковры могут разрываться, достигнув критического размера. В таком чисто механическом создании колоний — если гипотеза верна — было мало общего с жизненным циклом настоящих организмов. Огорчительная картина. Паоло привык получать поток сведений обо всем, что его интересовало, и вот эмигранты совершили великое открытие, но он видел только призрачные монохромные изображения. Невыносимо!

Он взглянул на схему нейтринных детекторов, стоявших на зондах; здесь не было возможностей для усовершенствования. Атомные ядра детекторов приведены в нестабильное высокоэнергетичное состояние и удерживаются в нем гамма-лучами прецезионных лазеров. Изменений нейтринного потока на одну десятую — пятнадцатую долю достаточно, чтобы поднять уровень энергии и нарушить баланс. Но ковры отбрасывают такую слабую тень, что едва заметны при максимальном разрешении.

— …Ты проснулся, — проговорил Орландо Венетти.

Паоло повернулся. Отец стоял рядом; он выглядел как пышно оде-^-тый человек неопределенного возраста. Орландо был существенно старше Паоло и не упускал случая поиграть в патриарха даже теперь, когда разница в возрасте была меньше двадцати пяти процентов.

Паоло выдворил ковры из комнаты во внешнее пространство за пятиугольным окном и принял отцовскую руку. Та область сознания Орландо, что была сцеплена с сознанием Паоло, выражала радость по поводу его выхода из гибернации; она любовно вспоминала общие переживания и надеялась, что гармония между отцом и сыном сохранится на будущее. Приветствие Паоло было таким же: заботливо выстроенное «разоблачение» его эмоционального состояния. Больше ритуал, чем акт общения, но Паоло возводил такие барьеры даже перед Эленой. Никто не открывается полностью перед другой личностью — разве что оба хотят слиться навсегда.