– Алло?

Еле слышно. Я сначала решил, что Джеральд еще не ушел. Подумал, что она шепчет в трубку, притаившись где-нибудь в углу.

– Эгги?

– Да.

– Ты одна?

– Да.

– Что случилось?

– Просто показалось… пожалуйста, Мэтт, прости меня, – прошептала она и заплакала.

Я помолчал.

– Эгги, – снова позвал я через несколько мгновений.

– Да, дорогой.

Она продолжала всхлипывать. У меня в памяти снова возникли пальцы Сьюзен, марширующие по столу: Эгги в объятиях своего мужа, когда он возвращал ее к жизни.

– Расскажи мне, что случилось.

– Я подумала… – Она судорожно вздохнула, и я вдруг потерял терпение. Я рассердился. На нее? Или на себя?

– Подумала о чем?

– Что ты… так никогда и не скажешь. Я…

– Эгги, я же тебе обещал!

– Я знаю, но… – Она всхлипнула. Последовало продолжительное молчание. Я ждал. Она высморкалась. Я представил ее себе с заплаканными глазами. – Прошлой ночью совсем одна, – она снова заплакала. Я посмотрел на часы. Было без пяти минут девять. Я хотел, чтобы она рассказала мне наконец, что же произошло, и повесила после этого трубку. Я вовсе не жаждал объясняться с ней по телефону в присутствии моего партнера Фрэнка. Что я скажу ему? И что подумает обо мне мой циничный нью-йоркский друг, когда я расскажу ему, как Сьюзен прошлой ночью атаковала меня с ножницами в руках? Какова будет его реакция, когда я сознаюсь в том, что с мая прошлого года у меня роман с Агатой Хеммингз?

– Эгги, зачем ты ему рассказала?

– Потому что я поняла, что все кончено.

– Что кончено? Как ты могла подумать такое? Я обещал тебе вчера днем…

– Но ты ведь ей так и не сказал?..

– Я обещал, что скажу ей!

– Но ты этого не сделал?

– Черт побери, Эгги…

– Тебя не беспокоит, что я пыталась покончить с собой?

– Ты знаешь, что беспокоит, но ради Бога…

– Я слушала радио.

– Что?

– Я слушала радио, когда это случилось. Передавали один из фортепианных квартетов Стравинского. По понедельникам передают камерную музыку. Муж внизу смотрел телевизор, а я читала и слушала музыку, как вдруг я поняла, что ты так никогда этого не сделаешь – никогда ей не скажешь. Я пошла… я встала с кровати и пошла в ванную – на мне был пеньюар, который ты подарил мне на Рождество, а я говорила, что это мама мне прислала из Кембриджа, голубой с кружевной отделкой. Там хранились таблетки еще с той поры, когда Джулия болела коклюшем и я не могла спать ночами. Я забрала их с собой в постель и проглотила не запивая. Я просто бросала их в рот, пока… – Она снова всхлипнула. – Понимаешь, Мэттью, все казалось таким бессмысленным! Моя жизнь без тебя… Она бессмысленна!

– Что же нам теперь делать?

– Не знаю, Мэттью. Так что мы будем делать?

– Не знаю.

– А когда ты будешь знать?

– Мне нужно время, чтобы…

– А у меня нет времени! – перебила она и бросила трубку. Послышался щелчок, а затем молчание. Я снова набрал ее номер. Раздались гудки. Я решил подождать, но вдруг испугался, что оставшиеся таблетки…

– Алло?

– Эгги, только не бросай трубку.

– Чего тебе, Мэттью?

– Когда я смогу с тобой увидеться?

– Зачем?

– Нам нужно поговорить.

– Неужели?

– Ты знаешь это так же, как и я.

– Не уверена.

– Эгги, ради всего святого…

– Решай, – сказала она. – Позвони мне, когда решишь наконец, что собираешься делать дальше.

– Не вешай трубку, Эгги.

– Именно это я и хочу сделать, – отрезала она.

– Эгги…

Гудки оборвали меня на полуслове.

Я повесил трубку на рычаг и уставился на телефон, размышляя о том, сколько же часов мы с Эгги проговорили по телефону в прошлом году. Тайные звонки из конторы, звонки из телефонных будок – как теперь обходиться без них? «Позвони мне, когда решишь…» Я поднял трубку и снова опустил. Потом встал из-за стола и начал мерить шагами кабинет.

Сегодня утром многое нужно было сделать, причем именно мне. Майкл. Я должен повидаться с Майклом. Я хотел поговорить с ним о письме, которое он написал сестре, да и о телефонном звонке своей матери тоже. После того, как он сказал, что не хочет вмешиваться в это дело: «В общем, мама, так: я не хочу говорить с папой об этих чертовых алиментах». Джоанна называла меня «папа» или «папочка», а как, интересно, Карин называла своего отца? Правильно, «папа»: «Факт номер один – у папы есть другая женщина…» Правда, дочка отцу не позвонила, все любящие звонки для мамы, наплевать ей на папу, у которого теперь другая женщина. Позвонила маме в субботу утром, хотела перезвонить ей сегодня утром, потому что самолет… «Я пыталась дозвониться ей прошлой ночью из Нью-Йорка, но ее не было дома».

Карин говорила о воскресной ночи. Воскресная ночь! Предполагалось, что в эту ночь Бетти Парчейз сидела дома и смотрела телевизор.

«Я пыталась дозвониться ей прошлой ночью из Нью-Йорка, но ее не было дома».

И тут до меня наконец дошло.

Когда она в конце концов подошла к двери, поверх ночной рубашки у нее был накинут халат. В течение нескольких минут я названивал в дверь, а потом барабанил кулаком. Наконец она открыла дверь и уставилась на меня, часто моргая от солнечного света. На ее заспанном лице не было никакой косметики.

– Извини, что беспокою, – сказал я, – но у меня к тебе несколько вопросов.

– Сколько времени? – спросила она.

– Девять тридцать.

– Приходи позже, – сказала она и начала было прикрывать дверь.

– Нет, Бетти. Сейчас, – решительно проговорил я.

Она раздраженно вздохнула, повернулась и вошла в дом. Я последовал за ней в гостиную, обставленную в современном стиле – всюду никель и хром. Над камином висела абстрактная картина, выдержанная в красно-оранжевых тонах: сплошь углы и полосы. Двери на другом конце комнаты были закрыты. Напротив камина за раздвижными стеклянными дверями была терраса, выходившая на море.

– Бетти, – обратился я к ней, – где ты была ночью в воскресенье?

– Здесь.

– Нет.

– Я была здесь, – спокойно сказала она. – Всю ночь напролет смотрела телевизор.

– Со скольких до скольких?

– Всю ночь.

– Нет, – возразил я и покачал головой.

– Что такое, Мэтт? Я ведь уже рассказывала полиции…

– Тебя здесь не было, Бетти. Тебе из Нью-Йорка пыталась дозвониться твоя дочь. Ей никто не ответил. Где ты была?

– Если у полиции возникли…

– Наплевать на полицию! Твой сын сидит в тюрьме, он сознался в убийстве, но у меня много сомнений. Я хочу знать, где ты была в воскресенье ночью. Это ты звонила Майклу на катер?

– Нет. Звонила ему? О чем ты говоришь?

– Ты просила его о встрече в доме Джейми? Ты была в доме Джейми в воскресенье ночью? Где ты была, Бетти?!

– Здесь, – ответила она. У нее начали дрожать губы. Она стиснула руки.

– Ладно, – сказал я, – как хочешь. Я собираюсь сообщить Юренбергу, что ты ему лжешь. Расскажу, что в воскресенье ночью тебе пыталась дозвониться твоя дочь, но так и не смогла. Пусть выяснит, где же, черт возьми, ты была, потому что, возможно, в доме у Джейми, убивая…

– Она была со мной!

Я резко обернулся. На другом конце комнаты одна из дверей была открыта. В проеме стояла женщина лет сорока – высокая, широкоплечая, рыжеволосая. Лицо усеяно веснушками, руки сложены под пышной грудью, короткая ночная рубашка едва прикрывает мощные бедра.

Бетти поднялась и протянула руки, как бы пытаясь запихнуть эту женщину обратно в проем.

– Джеки, пожалуйста! – умоляюще проговорила она. – Пожалуйста, как же! – грубо отрезала Джеки. – Ты что, не понимаешь, что он хочет повесить на тебя это преступление?!

– Пожалуйста… – беспомощно повторила Бетти.

– Со мной она была, мистер. Она подцепила меня в баре на Набережной Люси. Потом мы отправились ко мне. И провели вместе всю ночь.

Само собой воскресло в памяти все то, что рассказал Джейми о первых годах своего брака. Мне вспомнилось, что не далее как вчера сама Бетти жаловалась на то, что в этом городе, полном вдов и разведенных, трудно найти подходящего мужчину. Пришло в голову, что она не раз и не два говорила о защите своей репутации и своей неустроенной личной жизни. И вдруг стало ясно как день, что она скорее солгала бы полиции о своем местопребывании в воскресенье ночью, чем призналась в том, что провела ее с женщиной, которую подцепила в баре.