В: И вы не поехали в аэропорт?

О: Нет. Я вернулась обратно в мотель. Женщина в мотеле, наверное, решила, что я не в себе – то выезжаю, то въезжаю. Весь день я сидела в номере и смотрела телевизор. В шесть часов в выпуске новостей окружной прокурор – или как он у вас тут зовется – заявил, что Майкл выбросил нож в море. Это меня обеспокоило. Я-то надеялась, что если он не сможет рассказать, куда подевал нож, то его придется выпустить. Но если он сообщил, что выбросил его в море… что ж, море большое, тогда нож можно и не найти и им придется поверить Майклу на слово. Поэтому я и забеспокоилась.

В: Но все-таки вы не отправились в полицию?..

О: Нет. Я все еще надеялась, что его придется выпустить. Я все еще надеялась, что полиция решит, что это сделал кто-то другой, какой-то человек с улицы – о таких случаях постоянно читаешь в газетах. Около восьми я пошла обедать и во время еды решила, что мне бы лучше что-нибудь предпринять на тот случай, если до меня доберется полиция. Ну, чтобы они не узнали, что я в Калузе со вчерашнего дня. Я снова выписалась из мотеля в десять тридцать вечера у ночного дежурного и переехала в отель «Калуза Бэй». Я знала, что самолет прилетает в десять часов вечера, и решила, что если я зарегистрируюсь в десять тридцать, то даже если до меня доберется полиция, скажу, что только что прилетела и направилась прямиком в отель. Понимаете, когда кто-то регистрируется, обязательно отмечают время. Тогда я еще думала, что Майкла выпустят. Надеялась, что его выпустят, но в то же время должна была обезопасить и себя. Понимаете, единственный, кто знал о том, что я в Калузе, был мой брат. Я даже с матерью не разговаривала. И я знала, что он не… в общем, он принял вину на себя, и я знала, что он ничего не скажет полиции о том, что я приехала днем раньше. В воскресенье, а не в понедельник.

В: Когда вы решили пойти в полицию?

О: Сегодня утром. Прошлой ночью я разговаривала с мистером Хоупом. Я попросила его прийти ко мне в отель и показала письмо, полученное мною от Майкла. Я подумала, что если я смогу убедить его, он с таким же успехом убедит полицию. Но, похоже, мне это не удалось – ни в отношении Майкла, ни в отношении своего отца. Когда я сегодня утром слушала новости, и в них не было ни слова насчет освобождения Майкла, я поняла, что ему грозит серьезная опасность, что его не собираются выпускать и ему грозит электрический стул за преступление, которое совершила я. Тогда я оделась и… И вот я здесь.

В: Мисс Парчейз, вам известно, что мы получили от вашего брата письменное признание, не так ли?

О: Да, но он лжет. Он их не убивал.

В: А откуда нам знать, что вы не лжете, выгораживая его?

О: Я не лгу.

В: Мисс Парчейз, как вы можете доказать, что это не ложное признание?

О: Я знаю, где находится нож.

Я не был на Джакаранда-Драйв с ночи убийств.

Сейчас, когда время едва перевалило за полдень, улица казалась сонной и умиротворенной. Многие домовладельцы, устав от постоянной борьбы против выгорания травы, выложили свои газоны галькой, придав им невозмутимость японских садов с разбросанными тут и там оазисами из кактусов и пальм. Пестрые камешки ослепительно блестели на солнце. Медленно поднимаясь вверх по улице, мы походили на погребальное шествие. Возглавляла его машина прокуратуры штата, за ней следовала машина полицейского управления.

Я ехал в одной машине с Бенселлом и Карин; она настояла на том, чтобы я слышал каждое слово. Она снова рассказала, как она выехала из проезда и повернула не в ту сторону – совсем не туда, куда следовало ехать. Мы продолжали двигаться по направлению к сосновому лесу, стоявшему на границе пляжа. По обе стороны дороги тянулись канавы, наполненные водой. Карин сказала, что той ночью она остановилась и выбросила нож в правую канаву. Мы подъехали к обочине. Хлопнули дверцы машины; улица отозвалась эхом, и вновь воцарилась тишина. От своей машины подошли к нам Юренберг и Ди Лука.

– Она говорит, будто выбросила нож здесь, – сказал Бенселл, – вон в ту канаву.

Вход в канаву прикрывала узкая металлическая прямоугольная сетка, врезанная в цемент. На улице не было тротуаров: газоны из травы или гальки тянулись прямо до дороги, где они переходили в асфальт. Но сама канава была встроена в бетонный мини-тротуар около четырех футов шириной, а чугунная крышка люка позволяла легко проникнуть вглубь. Ди Лука вернулся к машине за монтировкой и чуть позже энергично отодвинул крышку в сторону. Какая-то женщина наблюдала за нами из окна в доме через дорогу. Юренберг откатил крышку на траву. Канава была относительно неглубокой – фута три или четыре глубины. Дно канавы было покрыто водой примерно на дюйм: в Калузе целый месяц не было дождей. На дне, выстланном песком и илом, покоился нож с лезвием в десять дюймов длиной.

– Вы убили их этим ножом? – спросил Бенселл.

– Да, этим, – ответила Карин.

В полицейский участок мы вернулись в начале второго. Майкл все еще находился в своей камере на втором этаже; я мог предположить, что его только потому до сих пор не перевели в городскую тюрьму, что дело получило новый поворот. Я проследовал вслед за надзирателем вдоль по длинному коридору, а потом подождал, пока он открывал дверь ключом цвета крови. Он распахнул стальную дверь и не стал ее запирать. Мы прошли по коридору мимо ряда камер до поворота, повернули и очутились перед камерой Майкла. Надзиратель отомкнул решетчатую дверь, впустил меня и запер ее за мной. Майкл сидел все на том же черном от грязи поролоновом матрасе. Я услышал, как лязгнула, закрываясь, металлическая дверь и повернулся ключ в замке.

Я сообщил Майклу, что его сестра созналась в убийствах. И добавил, что она показала место, где выбросила орудие убийства в канаву, и что Юренберг абсолютно уверен, что им удастся восстановить отпечатки пальцев и следы крови на ноже. На рукоятке были трещины и вмятины, и в них должна была сохраниться кровь. Вода в канаве была стоячая, а значит, полностью смыть кровь она не могла; на отпечатки пальцев такая вода тоже не окажет никакого воздействия.

Я рассказал ему, что прокурор штата сомневался в том, что отпечатки пальцев и кровь послужат доказательством того, что именно сестра Майкла совершила убийства. Он считал, что это может доказать только то, что она отвезла орудие убийства и выбросила его в канаву. Я сообщил Майклу также, что Юренберг полагает, что отпечатки пальцев, которые они собрали по всему дому, совпадут с отпечатками пальцев Карин – на телефоне, на дверной ручке и в ванной, где она смывала кровь с рук. Но Бенселл оспаривал ценность отпечатков в качестве улик, утверждая, что они доказывают лишь присутствие Карин в доме, но не то, что именно она убила Морин и ее детей.

Я также сообщил Майклу, что полиция проверила телефонный звонок его сестры в порт, что начальник порта рассказал им, что он принял телефонный звонок в половине двенадцатого и отправился на катер позвать Майкла. Но Бенселл возразил, что это доказывает только то, что она звонила Майклу, но не то, что она звонила ему с места преступления в то время, когда, согласно заявлению коронера, совершались убийства – между девятью и двенадцатью часами ночи. Бенселл настаивал на том, что Карин могла позвонить своему брату откуда угодно с просьбой о встрече в доме у Морин, а уж там они могли действовать вместе. Я объяснил, что в этот момент его сестре предъявляют обвинение в убийстве первой категории, но его не выпустят до тех пор, пока не убедятся, что он к совершению преступления не имеет никакого отношения.

– Майкл, – обратился я к нему, – мне бы хотелось, чтобы ты прошел проверку на детекторе лжи.

– Зачем?

– Затем, что своей сестре ты сейчас ничем уже не поможешь. Единственный человек, которому ты можешь помочь, – это ты сам.

– Вы только что сказали, что отпечатки пальцев не доказывают…

– Майкл, тебя отпустят сразу же, как только удостоверятся в том, что ты с этим делом не имеешь ничего общего.

– У меня много общего с этим делом. Это я их убил.