Но я все равно не совался к порталу, вообще близко туда не подходил. Потому что если бы сунулся, Легенда бы уже никуда не пошла. Она и так держалась исключительно на самолюбии. Спасибо Йорику: в его присутствии Легенда находит в себе столько самолюбия, что удивительно, как оно все в ней помещается.

Боялась она. Боялась уходить насовсем. Интересно, все-таки, устроены эльфы, да и не только эльфы, наверное: когда выбора нет, они решают проблемы, справляются, королевами становятся – всё сами, на голом энтузиазме и силе воли. Ну, и на силе разума еще, конечно. Как же без него? А как только ситуация перестает быть безвыходной, куда что девается? Легенда сейчас не представляла себе, как будет справляться без меня, кто будет ее защищать и подсказывать, что делать. Я клык отдам, левый нижний, за то что, сделав два шага от портала, она освоится, разберется в ситуации и начнет проявлять инициативу. А она в это не верит. А когда будет так, как я говорю: забудет о том, что я это говорил. Все-таки, наверное, это что-то чисто эльфийское. За собой-Трессой я таких противоречий никогда не замечал…

А Йорик был прав: войти в портал мне действительно захотелось. Так, на минутку. Просто убедиться, что там Айнодор, что Легенда не провалится в какую-нибудь инфернальную бездну или не окажется в океане, или… ну, мало ли что? Межмировые порталы – штука такая, трудно рассчитываемая. И я себе напомнил, что, во-первых, если что-то можно рассчитать, то Йорик Хасг это рассчитает, на то он и Йорик Хасг; а во-вторых, порталы, вообще-то, «прозрачные», отсюда видно, что находится с той стороны. И даже если бы Йорик вдруг задумал в последний момент извести мою эльфийку, в океан или в инфернальную бездну она бы все равно не пошла. Не слепая же!

Может быть, мне должно было быть грустно?

Да пошло оно все к медузам! Мне хотелось рычать, ругаться, и проклинать оба мира: этот, за то, что свел нас, и родной – за то, что он нас разлучает. Но это ведь был чистой воды эгоизм, ничего больше. Я же не хотел, чтобы со мной осталась именно Легенда, живая эльфийка, со сложным характером и придурями, на которые не хватит никакого терпения. Мне нужна была только ее красота. Да, красота – самая суть Легенды, но моего эгоизма этот факт не отменяет.

Поэтому я не рычал. Не ругался. И никого не проклинал.

И не грустил. Во-первых, я точно знал, что она проживет счастливую жизнь, и будет счастлива после смерти – после смерти вообще все эльфы счастливы, поскольку лишаются последних мозгов, – а во-вторых, я знал, что Йорик не оставит меня. Он обещал. И хоть я, по чести говоря, вынудил его дать это обещание, я все равно был рад, что командор останется со мной. Так что не было у меня ни единого повода для грусти.

Только запах крови… в какой-то момент мне померещилось, что запах изменился. Алая кровь стала черной. Орочьей? Н-нет… эльфийской. Но – черной.

Я знаю, что так не бывает.

Я знаю, что такая кровь у Йорика.

Я убеждаю себя, что мне просто померещилось. Просто. Пусть даже для нас теперь долго ничего не будет просто так.

* * *

Йорик закрыл портал, и сел где стоял, чувствуя, как неприятно кружится голова. Он понимал, что силы ушли на магию, на трансформацию, которой с полным правом можно гордиться, но казалось, будто выложился исключительно на борьбу с самим собой. На противостоянии собственному стремлению уйти вслед за Легендой… пожалуй, если бы не острое нежелание вновь оказаться рядом с этой женщиной, хотя бы даже на одной планете, сил на то, чтоб удержаться от шага в портал могло и не хватить.

– Я уже говорил, что ты круче всех? – поинтересовался Эльрик.

Он подхватил командора Хасга подмышки и легко поднял на ноги:

– Вон там есть скамейка, пойдем.

Да, там была и скамейка, и запах сосен, перебивший, наконец, тревожный аромат свежепролитой крови. Эльфийской крови… аромат, будоражащий воображение.

Йорик выходил из жреческого транса медленно, медленнее, чем хотелось ему самому. Пальцы еще искали рукоять каменного ножа, и по-прежнему не хватало отчаянного крика жертвы, чья кровь пролилась во имя осквернения мира. Во имя Темного Бога.

Нет! Темному не нужны жертвы, сейчас ему вообще ничего не нужно: помнили бы о нем – уже хорошо. Бог, который в чем-то нуждается – негодный бог, с точки зрения шефанго, словно бы, неполноценный. А Тарсе не нуждается ни в чем. Он, наверное, все бы отдал за то, чтобы вырваться из Заграни, да только нечего отдавать.

– Как ты? – спросил де Фокс.

– Уже лучше, – Йорик огляделся.

Вроде бы, они все еще находились во дворе эльрикова дома. Вроде бы, потому что само понятие двора было довольно расплывчатым – широкая поляна, со всех сторон окруженная кедрами, это двор или что? Нет, не так. Скорее всего, это поляна посреди кедрового леса. Значит, точно не двор. А что, тогда? Сад, что ли? Кедровый сад – сдуреть можно. Даже «скамейка», на которую то ли привел, то ли принес его Эльрик, оказалась переплетением мощных, выступающих из земли корней кедра. Неохватный ствол служил спинкой. А крона возносилась в небеса, так высоко, что у Йорика, в нынешнем его состоянии, вновь слегка закружилась голова.

– Кедр – хорошее дерево, – глубокомысленно произнес он.

– Для тебя сейчас – самое то, – подтвердил де Фокс. – Ты не спеши, командор. Во-первых, из транса нужно постепенно выходить, а во-вторых, я тебе сейчас сказку расскажу, как раз под настроение.

– Я надеюсь, там убьют хотя бы одну эльфийку, – пробормотал Йорик, закрыв глаза, и всей грудью вдыхая целительный хвойный воздух.

– Там до хрена эльфов поубивали, – кажется, Эльрик улыбнулся, – но сказка не об этом.

Сказка была о двух братьях, один из которых был жизнью, а второй – смертью. О братьях, которые вместе творили миры, населяя их духами и живыми созданиями. О братьях, которые, конечно же, не были братьями, а были богами, но смертные так и норовят все мерить по собственной мерке, и всему давать свои названия.

Йорик знал эту сказку. И Эльрик ее знал. Сказку о том, как Жизнь и Смерть пребывали в мире между собой, и длился этот мир, пока не появилась Любовь. Любовь была одна, а братьев – двое. Сюжет банален, и кто сейчас скажет, снова ли перекроили его смертные, пытаясь понять богов в меру своего разумения, или действительно даже боги бессильны перед любовью и перед ревностью?

Но вот о Мече в этой сказке никогда не упоминалось. И Йорик вздрогнул, услышав слово Шат’рийе, произнесенное Эльриком так, как если бы оно было именем. Шат’рийе – Звездный.

Звездный и Любовь явились в миры одновременно.

Меч был сломан – два обломка, в каждом из которых таилась непонятная, даже для богов непостижимая сила, нашел Темный бог. Меч был красив, даже сломанный – очень красив. И Темный, Тарсе – создатель смерти, смены времен года и всего, что было в их мирах тварного, изменчивого, непостоянного, взялся восстановить эту красоту. Красоту оружия и убийства.

Но когда он сложил обломки вместе, неведомая сила ослепительно-белым сиянием разлилась клинку, и понял Тарсе, что Звездный – оружие для убийства бессмертных. Такого не могло быть: бессмертные вечны и неуязвимы, но Меч, даже сломанный, бесстыдно и дерзко явил свою силу. Он был создан, чтобы убить божество. А может быть, он был создан, чтобы защитить божество. Ясно одно: Меч был создан богом. И, отковывая его заново, в ткань заклятий, из которых состоял клинок, Тарсе вложил часть своей силы, и силы своего брата и Условие. Отныне завладеть Звездным мог лишь тот, кто отдаст Мечу свою душу.

Ни Тарсе, ни брат его, Флайфет, отдать свои души не могли – это стало бы гибелью, исчезновением всех созданных ими миров. И с учетом того, насколько осложнились их отношения, Условие было разумной предосторожностью. Ну, а на тот случай, если найдется кто-то из смертных, достаточно могущественный, чтобы во плоти явиться к своим богам, и достаточно отчаявшийся, чтобы не пожалеть души, Темный спрятал Меч. Заточил в безвременье, в той части их с братом общей, глубинной сути, к которой с тех пор не обращался и сам. Только те их создания, которые искренне и беззаветно любили каждый своего бога, могли проникнуть на этот пласт бытия. Но, разумеется, создания, любящие искренне и беззаветно, не стали бы нарушать наложенный богами запрет, и не попытались бы завладеть чудесным и страшным оружием.