– Хорошо.

– Но только когда ты сможешь меня услышать.

Я рассвирепела и собралась уже обругать его в ответ, но тут на дороге появился желтый «Фольксваген».

– Ты должен выглядеть дружелюбным! – приказала я.

Мэри Мэй, Дэви и я выстроились на обочине. Мэри Мэй махала рукой, я подняла повыше плакат. Автомобиль остановился. Из него вышел мужчина с двумя длиннофокусными фотоаппаратами.

– Господи, – воскликнул он, – это самое красивое место в горах! Здесь веришь в то, что можно вернуться назад к природе. Райский сад на земле. Я чувствую его ци, чувствую! Хорошая энергия. Bay!

У него были усы и длинные волосы. Мы смотрели на него во все глаза. Мужчины в округе Чочино никогда не забывали побриться и носили короткую стрижку.

К своей внешности они относились с почти религиозным благоговением.

– Этот мужчина хиппи, – прошептала Мэри Мэй.

– Он покупатель, – парировала я.

Дэви выступил вперед, заслоняя меня и свою сестру. Он сжал кулаки. Но я выпрыгнула из?за его спины и повыше подняла плакат.

– Добро пожаловать на ферму Хаш, сэр! Парковка бесплатная, если вы покупаете яблоки. Но если вы хотите сделать фотографии, то с вас двадцать пять центов.

– Договорились, красавица. – Мужчина с улыбкой протянул мне четвертак, и я спрятала его в карман. – Значит, я могу заснять и тебя тоже?

– Черт возьми, только не это! – насупился Дэви.

– Это для газеты, которая выходит в Атланте.

– Большая газета? – поинтересовалась я.

– Очень большая. Я там работаю фотографом.

– Это поможет продавать яблоки, – шепнула мне на ухо Мэри Мэй.

Я тут же закивала головой:

– Конечно, сэр, вы можете меня сфотографировать, но только вместе с моими друзьями.

Мэри Мэй взвизгнула от восторга. Дэви нахмурился, когда я просунула руку ему под локоть. Свободной рукой я продолжала держать плакат, но Мэри Мэй взяла его у меня.

– Я подержу плакат, а ты продемонстрируй наличные, – подсказала она шепотом.

– Отличная идея! – Я выудила пачку банкнот из кармана комбинезона и подняла их повыше над головой.

Фотограф?хиппи расхохотался и принялся щелкать затвором.

В следующее воскресенье тысячи людей увидели нашу цветную фотографию на первой странице газеты «Жизнь в Дикси».

Я не рассказывала маме о фотографе – в округе Чо?чино хорошие девочки с хиппи не разговаривают. Но когда люди собрались за обедом после церкви, каждый принес с собой номер газеты. Мама работала в ресторанчике, обслуживая толпу желающих получить ленч, и пока ничего не заметила. Я, Мэри Мэй и Дэви сгрудились на кухне и обменивались тревожными взглядами. Снимок человека мог появиться в газете Атланты только в случае его крайней порочности или увлечения политикой, что для многих было одно и то же.

– Дорис Сетти Макгиллен, ну?ка посмотри сюда! Ты что, ослепла и оглохла? – обратилась одна из посетительниц к моей маме, со смехом подняв повыше газету. – Твоя дочь решила прославиться и ничего тебе не сказала. Что у этого ребенка на уме?!

Мама остановилась посередине ресторана. Ее ловкие руки удерживали стопку грязной посуды, на голубой форме официантки застыли пятна от сметаны. Длинная рыжевато?каштановая коса упала на грудь, когда она нагнула голову, чтобы рассмотреть мою фотографию в самой большой газете штата. Она прочитала подпись, беззвучно шевеля губами. «Жизнь прекрасна для сладкой Хаш Макгиллен».

Мама выглядела совершенно сбитой с толку.

– Я по уши в дерьме, – прошептала я. Мэри Мэй ойкнула. Дэви обнял меня за плечи.

– Я врежу любому, кто назовет тебя сладкой!

Я прижалась к его теплой руке и изо всех сил всматривалась в лицо матери. Очень медленно она подняла голову. Соус закапал с тарелки на ее белые теннисные тапочки. Она смотрела на разглядывающих ее и улыбающихся, по?воскресному принарядившихся соседей, которые имели возможность позволить себе воскресный обед в ресторане.

– Я не слепая, – громко сказала она. – Я вижу, что господь послал мне дочь, которая умеет продавать яблоки. Она Пятая Хаш Макгиллен, и она отрабатывает свое имя. Я уверена, вы все еще увидите, что наши яблоки прославят этот округ. Держу пари, что моя Хаш сделает это. – Мама помолчала. – А теперь прощу прощения, я должна наорать на нее и оттаскать за волосы.

Все засмеялись и зааплодировали. Я вспыхнула. Они, кажется, решили, что надо мной можно потешаться? Ничего, я вырасту и стану очень богатой назло всем! Они вынуждены будут принимать меня всерьез.

В тот день мы с мамой долго сидели в нашей гостиной. Перед нами на столе стояла фотография папы в рамке и лежала газета с моей фотографией. Мама качала Логана на коленях. Она выглядела не сердитой, а всего лишь озадаченной, и у меня в груди начал разгораться огонек надежды на прощение. Он согревал меня, словно мятный бальзам, которым мама растирала меня, когда я простужалась. Я уткнулась носом ей в плечо. От нее пахло грудным молоком, яблоками и «Мальборо».

– Я знаю, что я странная, – пробормотала я. – Все так говорят…

– Ну?ну, – покачала головой мама.

Она притушила сигарету и подняла майку, чтобы Логан мог сосать ее правую грудь. При этом она переводила взгляд с фотографии папы на мой снимок, а я наблюдала за ней. Маме было всего двадцать шесть лет, но ее темные глаза смотрели устало. Вы бы сразу разглядели в ней индейскую кровь по ее высоким скулам и твердому рту. Она могла выругаться, когда думала, что я не слышу, пила пиво, когда считала, что я уже сплю, шлепала меня или больно щипала за руку, если считала, что я заслуживаю наказания. Она пела соло в нашей крохотной евангелистской церкви, молилась, как священник, и работала, как лошадь, чтобы у нас была еда. Она горевала по отцу, а сейчас была явно напугана.

– Вчера, когда ты была на работе, – осторожно начала я, следя за ее реакцией, – я заработала еще сорок два доллара, продавая яблоки у дороги.

Я достала свой заработок из кармана и положила на стол банкноты и монеты. Мама открыла было рот и тут же закрыла. По ее лицу потекли слезы.

– Я не хочу, чтобы мои дети попрошайничали у дороги. Я сама хочу достойно содержать вас.

– Я не попрошайничала! – воскликнула я и крепче прижалась к ней. – Ма, я хочу тебе кое?что сказать. Я просто создана для того, чтобы продавать яблоки. Я знаю, что сумею. Потому что у меня… сахарная кожа.

Сахарная кожа… Многие люди говорили, что сахарная кожа – это выдумка Макгилленов, которой они в годы былого расцвета приукрашивали свои легенды. Но старики в моей семье не сомневались, что это дар божий и что все женщины, носившие имя Хаш до меня, были им наделены.

Мама глубоко вздохнула:

– Ты проверила?

– Да. И не один раз. Я не хотела пугать тебя, поэтому ничего не говорила.

– О боже, тебя могли закусать до смерти!

Я пожала плечами. Существовал только один способ проверить, на самом ли деле у человека сахарная кожа. Надо было выйти на улицу осенью, когда пчелы и осы роились и их жала были полны яда, найти их гнездо на земле и приблизиться к нему.

А потом протянуть им руку.

– Они уселись на мою руку, ма, – прошептала я. – Честное слово, их было не меньше сотни. И ни одна меня не укусила. Они… лизали мою кожу, ма. Правда. У меня на самом деле сахарная кожа!

– О господи, – снова вздохнула она.

– Мама, я собираюсь торговать яблоками каждые выходные. Мы разбогатеем, и я отправлюсь учиться в колледж, чтобы узнать, как продавать побольше яблок. И никто больше не будет над нами смеяться.

– Обещай мне, что пойдешь учиться в колледж! Обещай!

Мама бросила школу в восьмом классе. Когда они с папой поженились, ей было четырнадцать, а ему тридцать. Я родилась через шесть месяцев после свадьбы. Мама мечтала о лучшей жизни для меня и для Логана, мечтала, чтобы мы получили образование.

– Ты окончишь колледж! – повторила она.

– Я обещаю. Клянусь духом моего папы. – Я прижала его фотографию к груди.

Мама крепко обняла меня, мы обе заплакали. Потом она оттолкнула меня и свирепо посмотрела мне в глаза.