Время для меня проходило незаметно в стремлении постичь навыки практического судовождения. Но для сэра Ричарда часы тянулись бесконечно, и он пытался их ускорить при помощи содержимого своих бочонков, становясь все более обрюзгшим, вялым и скучным.
Что касается Фрэнка Маддена, то он коротал дни, приставая с расспросами к Майклу и матросам Девиса, с удовольствием выслушивая самые невероятные пиратские истории. Запевале Сэму, похоже, удалось как-то замять обвинение в трусости и даже добиться определенной популярности благодаря своим песням и балладам. Среди бывшей команды Джекобса он вообще занял главенствующее место; остальные же терпели его за неистощимый запас всякого рода выдумок и забав.
Лучше всех, казалось, чувствовал себя Дон. Поначалу его немного укачивало, но постепенно он стал настоящим морским псом. У него появились любимые занятия — стоять на носу, сердито лая на показавшуюся ему самой дерзкой волну, обдавшую его брызгами и пеной, и помогать матросам тянуть снасти, ухватившись зубами за конец каната и изо всех сил упираясь лапами в палубу. Команда любила его, хоть это и не мешало ему порой получать выливаемое на голову полное ведро забортной воды, когда он слишком уж докучал во время утренней приборки, лая и хватаясь зубами за швабру. Впрочем, он, видимо, считал это неизбежным правилом игры и, кажется, вовсе не был в претензии.
За двадцать седьмой параллелью пассат день за днем стал понемногу слабеть, и мы в течение недели болтались в штилевой полосе у тропика Козерога, выискивая по всем румбам хоть слабый намек на ветер, всецело попав во власть Великого Южного течения, которое проходит к востоку от острова Тристан-да-Кунья.
Я поделился с Майклом нашим желанием обогнать «Сокол». Так или иначе, нам все равно предстояло сообщить всему экипажу о целях нашей экспедиции, но я до последнего старался не выдавать секрет, надеясь прежде полностью завоевать расположение нового первого помощника. Конечно, было бы опрометчиво с излишней доверчивостью относиться к благотворным переменам в характере подобной личности, но мне нравился этот человек, и я верил, что он отвечает мне тем же. До какой степени на это можно рассчитывать, когда мы найдем клад, было трудно сказать. А последует ли за ним его команда, если он сохранит нам преданность и останется честным человеком, — в этом заключался второй вопрос.
По судну расползались разные слухи и сплетни. Кое о чем я слышал, но больше догадывался. Исходили они от Питера, или Сэма, или от обоих из них понемногу — определить было невозможно, однако вскоре все на борту знали, что мы участвуем в гонках, призом в которых станет солидное вознаграждение, и что до сих пор нам удавалось успешно противодействовать попыткам соперника задержать нас.
Майкл, казалось, был совершенно уверен в благоприятном исходе.
— Нам здорово везло до сих пор, — сказал он в ответ на мой вопрос о возможности настичь шхуну. — Вот увидите, мы ее обгоним! Погодите, пока мы поравняемся с мысом Доброй Надежды (он назвал мыс так, как называл его Васко да Гама: Cabo de todos los Tokmientos). Заметьте, сэр, мне доводилось огибать мыс Горн и выслушивать самые разные истории от бывалых людей, но, когда речь заходит об этих широтах, нельзя не сойтись во мнении, что мыс Всех Страданий — самое ветреное место на морях обоих полушарий. Здесь мы увидим своими глазами волны с расстоянием между гребнями длиной в целую милю. Теплая вода из Мозамбикского пролива и холодная из Южных морей соединяются здесь, обрушиваясь вместе на берег у мыса Агульяш49. Вот тут-то и начинается такая свистопляска, как будто все ведьмы разом сорвались с цепи! Ручаюсь, «Золотая Надежда» будет делать три узла против двух у той шхуны!
Западный ветер постоянно крепчал, и волнение усиливалось. Волны начали заливать палубу со всех сторон и даже с гакаборта, перекатываясь через нее и злобно шипя. Вода, не успевая стекать по ватервейсам через шпигаты, билась о борта и клокотала на палубе, мокрые тиковые доски которой стали настолько предательски-скользкими, что юный Мадден, несмотря на свое упрямство, вынужден был оставаться в каюте и посылать за Сэмом Запевалой, чтобы скрашивать тоскливые часы безделья.
У штурвала Черный Майкл вдвоем с подручным выбивались из сил, не позволяя баркентине закинуть корму и стать боком к ветру. Огромные волны высотой с Вестминстерское аббатство гнались на нами по пятам, и «Золотую Надежду» спасала лишь их медлительная неповоротливость. В тот момент, когда зеленый рокочущий гребень уже загибал свои шипящие языки над головами рулевых, корма вдруг высоко взмывала кверху, и баркентина стремительно неслась под гору, убегая от своей гибели. Перелетая с волны на волну, «Золотая Надежда» черпала огромное количество воды то носом, то бортами, а отчаянный Майкл и не думал убирать паруса. Он выжимал из тупоносой баркентины всё, что она могла дать. Брам-стеньги50, несмотря на заведенные дополнительные растяжки, сгибало в дугу так, что на них страшно было смотреть.
— Теперь уж брамселей51 не убрать, даже если бы мы и захотели, — воспользовавшись секундной передышкой, прокричал мне на ухо Майкл. — Будем надеяться, что ветер сам не уберет их вместе с брам-стеньгами! Зато мы натянем нос той шхуне!
Я никогда не представлял себе ничего подобного: огромное красное солнце медленно встает над беснующимся океаном. Ветер гудит, словно тысяча волынщиков, гоня перед собой громадные перекатывающиеся валы, покрытые шипящей белой пеной, по которым судно скользит, как на салазках, то проваливаясь в глубокие пропасти между ними, то медленно взбираясь на их пологие склоны. Иногда море расступалось под кормовым срезом, словно раскрывая беззубую пасть, чтобы ухватить за хвост ускользающую жертву, и тогда испуганная «Золотая Надежда» дико шарахалась в сторону, не слушаясь руля, как необъезженная кобылица, пытающаяся освободиться от узды.
Наконец мы достигли крайнего южного пункта нашего маршрута и круто повернули на восток. Сверкающий океан был окрашен в густой темно-синий цвет, и невесть откуда берущийся ветер гнал баркентину, словно пушинку, по гигантским склонам огромных водяных холмов, между которыми суетливо и беспорядочно толклись мелкие волны. Судно плясало среди них, как пробка под мельничным колесом, и достигало временами фантастической скорости. Однажды мы прошли за сутки целых триста семь миль!
Мы проскользнули мимо мыса Агульяш вдоль верхней границы «ревущих сороковых», и я спросил у Майкла совета относительно поворота на север. Этим я, конечно, довольно близко намекал на цель нашего путешествия, но он не обратил на это внимания и лишь порекомендовал спуститься по дуге до пятидесятого градуса восточной долготы и отсюда обогнуть Мадагаскар с востока, вместо того чтобы попытаться пройти Мозамбикским проливом.
— Видите ли, сэр, — сказал он, — сейчас мы имеем благоприятный ветер. В проливе же нас ждут противное течение и неустойчивые бризы. Если нам повезет, то выше тридцатого градуса южной широты мы сумеем снова поймать пассат и оттуда полетим на север, как на крыльях. Наша красотка нуждается в попутном ветре и во всех своих верхних и нижних юбчонках и фартучках, чтобы показать, на что способна!
На следующее утро погода начала постепенно меняться. Небо нахмурилось и повисло тяжелым свинцовым пологом, опустившимся чуть ли не до верхушек мачт «Золотой Надежды». Густо-синий сапфировый цвет воды потускнел, сменившись бледно-голубым, который затем перешел в мертвенно-серый с зеленоватым отливом. Длинные океанские валы скорее ощущались по движениям палубы, чем охватывались взглядом, и мелкие волны, зарождавшиеся в ложбинах между ними, сглаживались под напором ветра. Вода сделалась тяжелой и маслянистой, покрывавшая ее обильная пена стала более плотной и неприятной, и брызги ее, казалось, обжигали кожу. Сила и мощь исполинских водяных гор подавляли и приводили в изумление. По мере того как они вздымались ввысь, налетал ветер и срывал с них тучи мелкой водяной пыли, туманной пеленой носившейся в воздухе.
