Далее произошел у них не очень связный разговор.
- Зоя, - спросила учительница, - у тебя все в порядке?
- А что у меня может быть не в порядке, Анна Сергеевна? Вот только мама приболела…
- Зоя, я вчера была на этой комиссии. Там решалась судьба пятиклассника Руслана Амирханова, брата твоей одноклассницы Нигины.
- А что с ним такое, Анна Сергеевна?
- Я потом расскажу тебе. Хотя ты могла бы знать, если бы интересовалась своими одноклассниками. Но я не о том.
- Ах да, о маме! Не удержала я ее дома. Как вспомнила она про эту комиссию, так и все.
- И потом, твоя манера глядеть прямо в глаза…
- Разве это плохо? Нас всегда учили: честный человек должен смотреть прямо в глаза тому, с кем говорит.
- Наверное, я не очень честный. Мне, например, неловко смотреть тебе в глаза.
- Странно…
Учительница и впрямь смотрела куда-то вниз, чертила тупым носком на земле зигзаги.
“За что я люблю ее? - думала Зойка. - За что? За ее Пушкина? За “унылую пору”? За то, что ей сейчас так за меня стыдно?..”
Расслабившись, потянувшись к ней душевно, она и сама подалась вперед, почти коснулась плечом плеча учительницы, острым обонянием почувствовала застоялый запах, которым пропитывается одежда людей, живущих в редко проветриваемых помещениях, запах одиночества, и, сжавшись в комок, отпрянула. Через минуту-другую, справившись с комком в горле, с чем-то давящим в груди, Зоя уже говорила:
- Не люблю старых учителей. Вы не обидитесь? По-моему, их надо на пенсию отправлять, как балерин, до сорока лет. Вот вы, Анна Сергеевна! Что касается классиков, вы, конечно, знаете. Только классиков-то сейчас молодежь не читает. Ну если только по программе. Мы компьютерные девочки и мальчики… Нам что-нибудь поинтереснее, посовременнее. А знаете, у нас в классе никто не прочел “Как закалялась сталь” Островского, а я прочла по совету мамы. Вы ведь все делали жизнь с Павки Корчагина, ну, ту самую, которую прожить надо так, чтобы не было мучительно стыдно… Потому вам всем не стыдно быть такими бедными, да? А нам не хочется, нам будет стыдно. И вообще, как фанатик может быть идеалом? Такой, как Павка или овод. Видите, “Овода” я тоже читала. Я начитанная девочка.
Глянула на учительницу - та сжалась, как от удара, но остановиться уде не могла, ее понесло:
- Несовпадение идеалов, отсюда вечный конфликт отцов и детей, так ведь, Анна Сергеевна? И музыку вы нашу не понимаете, и песни, и танцы…
Анна Сергеевна чертила носком зигзаги, низко наклонив голову, и Зоя теперь видела только коротко стриженный седой затылок да покрасневшие, ставшие малиновыми маленькие круглые уши.
Так они помолчали неловко, неуютно. Затем Анна Сергеевна поднялась и
пошла. Шаг у нее был широкий, мужской. Зойка попыталась представить ее моложе, в туфельках на каблучках, с легкой, завлекающей, небрежной походочкой и … рассмеялась. Затем, повинуясь какому-то порыву, догнала учительницу, потянула к себе тяжелую сумку с тетрадями и, почувствовав сопротивление, потянула сильнее.
- Мы же договорились, я вас провожу. И потом, Анна Сергеевна, что же там в семье Нигины? Я, может, как вы сказали, действительно не очень интересуюсь одноклассниками и чего-то не знаю. Но Нигина?! Одна из лучших учениц. И братик ее такой раскормленный, такой ухоженный…
- Родители расходятся.
- Неприятно, конечно. Но эка невидаль! У нас в школе этих, как выражается моя мама, неполных семей…
- Вчера на заседании решили ходатайствовать перед судом о том, чтобы Нигина и Руслан были оставлены на воспитание отцу.
- Ого! Это уже интересно. Она что же, мать, пьяница?
- Да нет же, нет! - Лицо Анны Сергеевны сморщилось, и Зойка испугалась, что она сейчас заплачет. Но она справилась и заговорила торопливо, с неожиданной горячностью: - Мать Нигины чудесный человек, только беззащитный, совершенно беспомощный перед своим мужем. Тому нужен развод, но развод такой, чтобы он был во всем прав. Чтоб дети - с ним и дом - ему. Ну, как новый русский. Хотя он и не русский, - запуталась учительница. - Но не в этом дело. Просто мать Нигины, она же без детей погибнет…
Анна Сергеевна всхлипнула.
Они стояли перед четырехэтажным домом. Видимо, здесь жила Анна Сергеевна. Зойка ждала паузы, чтобы распрощаться, но учительница взяв ее за руку, уже тащила вверх по лестнице, с горячностью, почти бессвязной, твердила:
- Как это подло, как низко и мерзко…
Новенькие обои и цветной линолеум на полу смотрелись отдельно от старых, неряшливых вещей - доисторического дивана, занимавшего полкомнаты, покосившихся стеллажей, заставленных не аккуратно, а тоже косо, в два-три ряда кое-как пристроенными книгами. Огромный стол, занимавший вторую половину комнаты, завален журналами. И лишь один угол расчищен - на нем, видимо, проверялись тетради.
- Вы здесь недавно, Анна Сергеевна?
Зойка попыталась перевести разговор, но учительница, кивнув рассеянно, продолжала:
- Я хотела помочь, и словно о стену…
- Подождите Анна Сергеевна! - тоном старшей прервала Зойка. - Вы зря так волнуетесь. Отсудить детей знаете как нелегко? Их всегда оставляют матери, даже когда не нужно этого делать. Поверьте мне, я просто от мамы знаю. Надо, чтобы классный руководитель засвидетельствовал, что, мол, всегда воспитывала, со всех сторон положительная…
- Нина Алексеевна не стала этого делать. Наоборот…
- Ну, хорошо. Есть другие учителя. Вот вы. Вы же ходили?
- Да. - Анна Сергеевна опустила голову. - Но меня не выслушали. Не захотели.
Зойке стало неприятно. Это ведь прежде всего мама не выслушала.
- И потом, самое главное, спросят самих детей. Слава богу, не маленькие.
- Самое главное в том, что они желают остаться с отцом.
- Ну уж, Анна Сергеевна! Тогда что-то не так. Почему это дети…
- Потому что отец купил их души!
Зойка вытаращила глаза. Купил души? Смотри какой Мефистофель! А может учительница малость того?
- Я ушла, Анна Сергеевна! Выпейте валерьянку и почитайте Пушкина. “Унылая пора, очей очарованье…” Правда, сейчас весна, а Пушкин ее не любил, так ведь, кажется? Ну ничего, почитайте что-нибудь другое. Например, легенький детективчик, что-нибудь Марининой. Есть у вас? Счастливо!
*
Зойка открыла дверцу шифоньера, достала кожаный кошелек, в который родители складывали зарплату и из которого она время от времени вытягивала по сотенке. Операция эта проходила безболезненно: мама не пересчитывала деньги и вообще вряд ли могла учесть, сколько тратилось на семейные нужды. По магазинам она не ходила. Что касается папы - он иногда привозил огромные свертки мяса, колбасы, прочих продуктов - куда больше, чем можно было бы купить на мамину зарплату. Это ему платили натурой за работу. Папа был мастер на все руки. Продавщицы часто просили его наладить холодильную установку, починить электропроводку и даже сделать кое-какую плотницкую работу. Маме папа ничего об этих приработках не говорил, она и так старалась всегда уклониться от ответов на вопрос, где работает ее муж. Художник, и все тут.
Вытянув очередную сотню, Зойка натянула плотные вельветовые джинсы, мохеровый свитер, обула кроссовки, перекинула через плечо большую спортивную сумку. Уже в прихожей наклонившись над столиком трельяжа, написала записку: “Мама! Я иду к Оле Киселевой. Классная попросила позаниматься с ней математикой. Возможно, приду поздно, часов в 12. Не волнуйся. Оля меня проводит вместе с отцом”.
Все, теперь можно быть спокойной, телефона у Оли нет. Но Зойка, спохватившись, еще вернулась на кухню, взяла из холодильника палку колбасы, отрезала приличный кусок сыра, положила в целлофановый пакет оставшееся от маминого дня рождения печенье и все это сунула в сумку. Глянула на часы - время поджимало, до семи осталось полчаса.
Подошла к соседнему универсаму, но внутрь заходить не стала. Здешние продавцы знают все их семейство и обязательно доложат, что именно покупала Зоя, а скорее всего вообще не продадут ей вина.
