Он взял Паолину под руку.

– Позвольте мне проводить вас до гондолы, – сказал он. – Вам нужно как следует отдохнуть. Свадьба будет очень скромной, но прежде, чем она состоится, дож и его супруга должны совершить обряд обручения. Дож – мой родственник, и я уверен, что он не станет возражать против этой поспешности, вызванной предстоящим отъездом вашего брата.

Его слова едва проникали в сознание Паолины, однако они означали крушение ее последней надежды на то, что все это было не серьезно, но всего лишь сном, от которого она вскоре должна была пробудиться.

Когда Паолина снова оказалась в гондоле рядом с сэром Харвеем, она пыталась найти слова, чтобы все объяснить ему, сказать, что она не может пойти на такое и он не вправе требовать этого от нее. Но по тому, как натянуто он держался в ее присутствии, она поняла, что он не желал говорить с нею. Она взглянула мельком на его профиль, отчетливо вырисовывавшийся в стороне на фоне темного неба, и ее охватил страх, как будто он вдруг превратился в совершенно чужого для нее человека.

– Харвей... – прошептала она чуть слышно один раз. – Харвей...

Но он как будто не замечал ее.

Лодка причалила к ступенькам дворца, они пожелали спокойной ночи гондольерам, а Альберто ожидал у порога, чтобы впустить их. Он поднялся вместе с ними по лестнице й, когда они оказались в Большой галерее, задержался, стоя в стороне, хоти Паолина надеялась, что он уйдет и она сможет переговорить с сэром Харвеем наедине.

– Спокойной ночи, Паолина, – сказал сэр Харвей, и в тоне его голоса содержались одновременно предупреждение и приказ.

– Я должна поговорить с тобой, должна! – взмолилась она.

Но он приоткрыл дверь ее спальни и, словно подчинившись гипнотической силе его воли, Паолина нехотя вошла туда.

– Подожди! Умоляю тебя... пожалуйста...

– Доброй ночи, Паолина.

Сэр Харвей закрыл дверь. Она слышала, как он подозвал Альберто и направился через анфиладу к себе в спальню. Понимая, что он не стал бы ее слушать, что бы она ни пыталась предпринять, девушка бросилась на постель, заливаясь слезами.

Она плакала, как ей казалось, в течение долгих часов, потом наконец поднялась, сняла свое роскошное платье, разделась и вынула булавки из волос, отчего они пышными локонами упали на плечи. Тут она вспомнила, как сэр Харвей недавно целовал их, и почувствовала, что слезы снова заструились по ее щекам. Каким недолговечным оказалось ее счастье!

– Я люблю тебя, – прошептала она в темноту и затем скользнула в постель, где пролежала без сна, терзаемая горем и отчаянием, пока не забрезжил рассвет. Только тогда она, совершенно выбившись их сил, задремала. В семь часов утра ее разбудила Тереза, которая принесла с собой чашку бульона и рюмку вина.

– Его милость распорядился, чтобы вы выпили это, сударыня, – обратилась к ней горничная.

– Я не хочу, – пробормотала спросонья Паолина.

– Но, сударыня, это пойдет вам на пользу. Вам просто необходимо подкрепиться.

– Зачем? – спросила Паолина слегка раздраженно, чувствуя, как ее охватывает прилив горечи и тоски. Она поняла, что сэр Харвей, должно быть, уже успел сообщить обо всем слугам, а граф – родственникам и друзьям.

– Граф так красив, сударыня, – тараторила без умолку Тереза, – все крутом восхищаются им. Как только стало известно, что он ищет себе невесту, каждая знатная дама в городе мечтает о том, чтобы он остановил свой выбор на ее дочери.

Паолина ничего не ответила на это. Сделав над собой усилие, она отпила глоток бульона.

– Конечно, некоторые утверждают, будто он излишне влюбчив, – продолжала Тереза, – но он всегда увлекался только замужними дамами, девушками – никогда.

– Значит, у графа уже были увлечения? – осведомилась Паолина без особого интереса, поддерживая разговор просто потому, что она не могла слушать болтовню Терезы и одновременно избавиться от назойливых мыслей.

– О да, еще бы! – подхватила Тереза почти торжествующе. – Он очень опытен в делах любви. Лично мне нравятся мужчины, которые прекрасно знают, что к чему, – настоящие кавалеры. Незрелые юнцы не для меня.

Паолина хотела было сказать, что она равно не выносит их всех – и мужчин, и юнцов – кроме одного, единственного на всем свете, только он сам этого не желает.

– Взять, например, графиню Каталину Гримальди, – болтала тем временем Тереза. – Она любила графа даже слишком горячо. Когда он устал от ее общества, она угрожала покончить с собой, но это его нисколько не волновало. Он сказал графине, что она может поступать так, как ей угодно, и после этого она уже не упоминала о самоубийстве. Вместо этого она уехала в Неаполь.

Паолина заставила себя слабо улыбнуться.

– Неужели все действительно было так печально? – спросила она.

– Ну конечно! – воскликнула в ответ Тереза. – Графиня не могла больше оставаться здесь, где она так страдала. О, граф иногда может быть очень безжалостен. Но вы так прекрасны, сударыня, что вам будет нетрудно обвести его вокруг пальца.

Граф явно был совсем не таким человеком, каким она себе его представляла, подумала Паолина про себя. Но почему-то это ее не трогало. Ей хотелось только одного – поскорее увидеть сэра Харвея.

– Пойди к его милости, – попросила она горничную, – и узнай, не может ли он уделить мне минуту для разговора.

Едва Тереза ушла, Паолина соскочила с кровати, набросила капот, причесала перед зеркалом волосы. Она казалась бледной, под глазами были заметны темные круги, но все же, подумала с удовлетворением Паолина, ей не приходилось жаловаться на внешность. Может быть, увидев ее в том же самом капоте, в котором она была, когда он поцеловал ее так страстно сегодня днем, с локонами, струившимися по плечам, у него не хватит стойкости отвергнуть ее?

Тереза вернулась.

– Его милость сейчас очень занят, – сказала она. – Он говорит, что придет попозже, если это действительно важно, но только на минутку.

– Передай ему, что это крайне важно, – ответила Паолина.

Тереза бросилась вон из комнаты. Паолина ждала, расхаживая беспрестанно из стороны в сторону по роскошным коврам, покрывавшим пол. Минуты проходили за минутами, и когда она была уже почти готова впасть в отчаяние, решив, что он отказался от нее навсегда, дверь распахнулась и вошел сэр Харвей.

Достаточно было одного взгляда на его лицо, чтобы понять, что он тоже провел ночь без сна. Он выглядел очень бледным, несмотря на загар. Закрыв дверь, он остановился, посмотрел ей в глаза, заметил вспыхнувший в них огонек и внезапную радость на ее лице при его появлении. Губы девушки вздрагивали, прикрытая шелковой тканью капота грудь взволнованно вздымалась. Солнечный свет, проникавший через окно, окружил ее волосы золотистым ореолом.

– Вы пришли.

Она едва могла выговорить эти слова.

– Да, я пришел, – ответил сэр Харвей, но голос его был полон боли. – Зачем вы мучаете и себя, и меня? После полудня нам будет лучше как можно реже встречаться друг с другом.

– Для меня это невозможно, и вы сами это знаете, – возразила Паолина. – И вы не можете меня к этому принудить.

Сэр Харвей долго и пристально смотрел на нее и затем резко произнес:

– Мне ничего другого не остается. И вы правы в том, что я не могу заставить вас поступить против своей воли. Но об одном я должен вас предупредить прямо. Если вы не согласитесь на этот брак, то сегодня же вечером я покину вас, ничего вам не сказав и не попрощавшись. Я уйду из вашей жизни так же неожиданно и загадочно, как и вошел в нее. Вы можете давать любые объяснения, какие захотите, но меня здесь при этом уже не будет.

– Как вы можете так поступать со мною? – жалобным тоном спросила Паолина.

– Потому, что я делаю это ради вашего же блага, – ответил он. – Вы думаете, мне легко отдать вас другому? Но я не настолько низко пал, чтобы взять вас с собой и тем самым обречь вас на страдания. Это ваша единственная возможность за всю жизнь обрести если не счастье, то, по крайней мере, покой и достаток, и другой такой случай вам вряд ли представится. Вы будете богаты, всеми уважаемы. Вы войдете в одну из самых знатных семей Венеции. Какая вам разница, что случится потом со мною?