— И результат — налицо: Испания катится к чертовой матери, — продолжал граф. — Каждый ворует, врет, плутует, зато никто не платит то, что должен.

— Да еще и бахвалится этим, — вставил Кеведо.

— Вот именно.

Но самое вопиющее во всем этом безобразии, по словам Гуадальмедины, — контрабанда золота и серебра. Благодаря продажности таможенников и чиновников Торговой палаты сокровища, ввозимые частными лицами, декларировались вдвое ниже своей истинной стоимости; чудовищные деньги, доставляемые каждым караваном, расходились по чужим карманам или утекали в Лондон, Амстердам, Париж или Геную. Контрабандой упоенно занимались испанцы и иностранцы, купцы и чиновники, адмиралы и генералы, миряне и клирики, военные, гражданские и какие угодно еще. Еще свеж был в памяти скандал с епископом Пересом де Эспиносой: почив года два назад, сей пастырь оставил после себя пятьсот тысяч реалов и семьдесят два золотых слитка, кои были переданы в казну после того, как выяснилось, что их ввезли из Индий, нимало не потревожив таможню.

— Помимо разнообразных товаров ожидающийся прибытием флот везет нам из рудников Сакатекаса и Потоси на двадцать миллионов реалов серебра, принадлежащего королю и частным лицам. И еще восемьдесят Кинталейnote 8 золота в слитках.

— Это — легально, — уточнил дон Франсиско.

— Ну да. Что касается серебра, то еще четверть будет ввезена контрабандой. А золото почти целиком пойдет в казну… Впрочем, трюм одного из галеонов загружен золотыми слитками, которые нигде и никак не значатся. Нигде и никак.

Он остановился, чтобы промочить горло и дать капитану Алатристе возможность осмыслить сказанное. Кеведо достал табакерку и взял добрую понюшку, деликатно чихнул и утерся мятым платком, извлеченным из рукава.

— Называется этот парусник «Вирхен де Регла». Шестнадцатипушечный галеон. Владелец — герцог де Медина-Сидония. Фрахтовщик — некто Херонимо Гараффа, генуэзский купец, обосновавшийся в' Севилье. «Вирхен» возит в Индии всякую всячину, от альмаденской ртути для серебряных копей до папских булл, а обратно — все, что только может влезть в трюм. А влезть может многое, в том числе и потому, что по документам регистра водоизмещение его — девятьсот бочек по двадцать семь арробnote 9, а на самом деле, благодаря разным кораблестроительным хитростям, — тысяча четыреста…

— Этот галеон, — продолжал Гуадальмедина, — идет в составе флота с грузом серой амбры, кошенили шерсти и кож, предназначенным севильским и кадисским купцам. И еще везет пять миллионов реалов серебряной, свежеотчеканенной монетой — две трети принадлежат частным лицам — и полторы тысячи золотых слитков для передачи в королевскую казну.

— То-то бы пираты порадовались, — заметил Кеведо.

— Особенно если принять в рассуждение, что в составе флота в этом году еще четыре корабля с таким же грузом… — Граф сквозь клубы табачного дыма поглядел на капитана. — Теперь понимаешь, почему англичане нанесли визит в Кадис?

— А откуда они узнали?

— Дьявольщина! «Откуда»! Смекнуть нетрудно! Если за деньги можно купить даже спасение души, то и все остальное труда не составит!.. Нынче вечером ты что-то наивен не в меру! Во Фландрии, говоришь, был? А впечатление такое, будто с луны свалился.

Алатристе промолчал и налил себе еще вина. Взглянул на Кеведо, который с полуулыбкой пожал плечами, как бы говоря: «Забыл, с кем дело имеешь? Принимай его, каков есть».

— Ну да дело не в том, что там написано в его коносаментеnote 10. Нам известно, что галеон контрабандой везет серебра еще на миллион реалов. Но и это не самое главное. А важно то, что в трюмах «Вирхен де Регла» едут к нам еще две тысячи золотых слитков, которые нигде не значатся. — Он ткнул в капитана мундштуком. — Знаешь, на сколько, по самым скромным подсчетам, потянет этот тайный груз?

— Не имею ни малейшего представления.

— Ну так знай — на двести тысяч золотых эскудо. Капитан посмотрел на свои руки, неподвижно лежавшие на столешнице, и, прикинув в уме, спросил:

— Это получается сто миллионов мараведи?

— Точно! — расхохотался Гуадальмедина. — Все мы знаем, сколько стоит эскудо.

Алатристе поднял голову и пристально поглядел графу в глаза:

— Тут ваша милость ошибается. Может, и знаете, да не так, как я.

Гуадальмедина открыл рот для очередной шутки, но ледяной взгляд Алатристе заставил его промолчать. Известно было, что капитан убивал людей за десятитысячную часть этой суммы. Без сомнения, в этот миллион, как и я, прикидывал, сколько армий можно набрать и вооружить на нее. Сколько аркебуз купить, сколько жизней сохранить, сколько смертей избежать.

Откашлявшись, Кеведо негромким голосом, медленно и важно прочел:

Наступило неловкое молчание. Альваро де ла Марка разглядывал свою трубку. Потом он положил ее на стол и сказал:

— Чтобы загрузить в трюм лишние сорок кинталов золота да еще и незадекларированное серебро, капитану «Вирхен де Регла» пришлось снять с галеона восемь пушек. И все равно — корабль перегружен.

— Кому же принадлежит это золото? — осведомился Алатристе.

— Ну тут и гадать нечего. Прежде всего — герцогу де Медина-Сидония: он организовал всю операцию, снарядил корабль и получит самый большой доход. Затем — двоим банкирам: один из Лиссабона, другой — из Антверпена… Еще кое-кому из придворных. Среди них, судя по всему, — Луис де Алькесар, секретарь его величества.

Алатристе обратил ко мне изучающий взгляд. Я, разумеется, уже успел поведать ему о встрече с Гвальтерио Малатестой, хотя ни словом не упомянул о синих глазах, мелькнувших в окне одной из многих карет, составлявших королевский кортеж. Гуадальмедина и Кеведо, в свою очередь внимательно рассматривавшие капитана, в этот миг переглянулись.

— Фокус в том, — продолжал Гуадальмедина, — что корабль, прежде чем разгрузиться в порту Кадиса или Севильи, зайдет в устье Санлукара. Они подкупили командующего флотом, и тот разрешит кораблям под предлогом непогоды ли, англичан или еще чего одну, по крайней мере, ночь простоять там на якоре. И за эту ночь золото потихоньку перегрузят на другой галеон, стоящий там же. Он называется «Никлаасберген» — фламандская посудина с безупречно католическим экипажем, капитаном и арматором… Курсирует в свое удовольствие между Испанией и Фландрией под флагом нашего государя.

— И куда же доставят золото?

— Скорее всего, доля Медина-Сидонии и прочих останется в Лиссабоне, где тамошний банкир даст за нее недурные деньги… А остальное прямым ходом отправится в мятежные провинции.

— Это — измена, — сказал Алатристе.

Голос его был спокоен, рука, подносившая к губам кубок с вином, в котором он уже успел смочить усы, не дрогнула. Но я видел, как странно потемнели его светлые глаза.

— Измена, — повторил он.

И от того, как было произнесено это слово, ожили в моей памяти картины недавнего прошлого. Шеренги испанской пехоты бестрепетно шагают по равнине, окружающей Руйтерскую мельницу, и рокот барабана вселяет сладкую грусть в души тех, кто обречен здесь пасть. Славный галисиец Ривас и прапорщик Чакон гибнут на склоне бастиона Терхейден, спасая бело-синее клетчатое знамя. Рев вырывается из сотни глоток, когда на рассвете начинается штурм Аудкерка. После рукопашной в подземных галереях люди протирают запорошенные глаза… Мне самому вдруг захотелось пить, и я залпом опорожнил стакан.