Они находились в шикарной каюте Хагбарда, стены которой были расписаны осьминогами и другими морскими чудовищами, казавшимися Джорджу после всего пережитого в ныне разрушенном особняке Дрейка крайне неаппетитными. Хагбард, как обычно, был одет в свитер-водолазку и свободные брюки; на этот раз свитер был сиреневый и придавал ему странный вид, какой-то немужской. Джордж вдруг вспомнил, как Хагбард однажды признался насчет гомосексуализма: «Разумеется, я это пробовал», – но потом сказал, что женщин любит больше. (Господи, неужели это было всего двое суток назад?) Джорджу было интересно, что можно почувствовать, «попробовав это». И хватило бы у него на «это» когда-нибудь смелости?

– В какой конкретно лжи, – осторожно спросил он, – ты собираешься признаться?

Хагбард раскурил трубку и протянул Джорджу.

– Гашиш «черный аламут», – хрипло сказал он, удерживая дым в себе. – Личный рецепт самого Хасана ибн Саббаха. Творит чудеса, когда на тебя наваливается тяжелая метафизика.

Джордж затянулся и ощутил мгновенный приход, как от кокаина или другого стимулятора переднего мозга.

– Господи, какая дурь сюда намешана? – выдохнул он, когда кто-то словно зажег яркие огни в каюте цвета морской волны с золотом и на клевом сиреневом свитере.

– А, – небрежно проронил Хагбард, – чуток беладонны и дурмана. Видишь ли, таков был древний секрет Хасана. Вся эта чушь, описанная во многих книгах, что он якобы давал своим последователям гашиш, а те, никогда прежде его не пробовавшие, считали это магией, – совершенно антиисторична. На Востоке гашиш употребляли со времен неолита. При раскопках археологи находят его в гробницах. Видимо, наши предки, хороня своих жрецов, снабжали их запасом гашиша, чтобы облегчить им переговоры с богами, когда они попадут на Большую Сахарную Гору, или куда там они, по их мнению, отправлялись. Оригинальность рецептуры Хасана состояла в том, что он смешивал гашиш с правильно подобранными химическими «родственниками», чтобы вызвать новый синергический эффект.

– Что значит синергический? – медленно протянул Джо, впервые за все время пребывания на «Лейфе Эриксоне» ощущая, что его укачивает.

– Не сводимый к сумме компонентов. Это когда ты складываешь вместе два и два, но вместо четырех получаешь пять. В своих геодезических куполах Бакминстер Фуллер все время использует штуки, вызывающие синергические эффекты. Вот почему его купола намного прочнее, чем кажутся. – Хагбард сделал очередную затяжку и снова передал трубку Джорджу. Тот затянулся и хихикнул.

– Так я и знал. Вместо того чтобы с помощью этой чертовой праджни, или как там ее, шпионить за иллюминатами, ты, оказывается, просто очередной грязный старикашка. Ты используешь ее, чтобы заглядывать в чужие головы.

– Головы? – рассмеялся Хагбард. – Я никогда не лезу в головы. Кому интересно наблюдать, как люди избавляются от продуктов своей жизнедеятельности.

– Мне казалось, ты собирался быть Сократом, – простонал Джордж в перерыве между истерическими взрывами смеха, – а я был готов войти в образ Платона, или хотя бы Главкона, или кого-нибудь из второстепенных персонажей. Но ты такой же обдолбанный, как и я. Ты не сообщишь мне ничего важного. Ты способен только сочинять дурацкие каламбуры.

– Каламбур, – ответил Хагбард с достоинством (слегка умаляемым непроизвольными судорожными смешками), – сильнее меча. Как однажды сказал Джеймс Джойс.

– Ты педантичен.

– А можно я буду семантичным?

– Да. Семантичным – пожалуйста. Или античным. Но не педантичным.

– Так на чем мы остановились?

– На Истине.

– Да. Хм, Истина похожа на марихуану, мой мальчик. Неходовой товар.

– У меня начинается эрекция.

– У тебя тоже? Так оно всегда и бывает. По крайней мере, когда куришь «черный аламут». Сначала тошнота, потом микроамнезия, затем приступ смеха и далее сексуальное возбуждение. Потерпи. Потом начнется прояснение. Тогда мы сможем говорить об Истине. Как будто мы не говорим о ней всегда.

– Ты крутой гуру, Хагбард. Иногда ты кажешься даже глупее меня.

– Если бы здесь был Малаклипс Старший, он бы тебе кое-что порассказал о некоторых других гуру. И гениях. Ты думаешь, Иисус никогда не мастурбировал? Шекспир никогда не бился в пьяной истерике в таверне «Русалка»? Будда никогда не ковырял в носу? А у Ганди никогда не было вшей?

– У меня все еще стоит. Нельзя ли отложить философию, пока я разыщу Стеллу – в смысле Мэвис?

– Вот тебе и Истина.

– Какая Истина?

– На уровне коры мозга тебе не все равно, кто это будет: Стелла или Мэвис. На уровне половых желез тебе без разницы. Сойдет даже моя бабка.

– Это не Истина. А просто дешевый грубый фрейдистский цинизм.

– О, да. Ты видел мандалу с Мэвис.

– А ты каким-то образом заглядывал в мои мозги. Грязный вуайер.

– Познай себя.

– Наш диалог никогда не выйдет на уровень «Диалогов» Платона, даже через миллион лет. Мы оба укурились в хлам.

– Я люблю тебя, Джордж.

– По-моему, я тоже тебя люблю. Ты такой… ошеломляющий. Все тебя любят. Мы будем трахаться?

(Мэвис говорила: «Сотри сперму со штанов». Воображаемая Софи Лорен, когда он мастурбировал. Или воображающая, что он мастурбировал, тогда как в действительности…)

– Нет, тебе это не нужно. Ты начинаешь вспоминать, что на самом деле произошло в тюрьме Мэд-Дога.

«О, нет». Огромный, змеевидный член Койна… боль… удовольствие…

– Боюсь, что это так.

– Вот черт, теперь я никогда не узнаю. Было ли это на самом деле или ты ввел это в мои мозги? Воображал ли я, что ничего не было тогда, или вообразил это изнасилование только сейчас?

– Познай себя.

– Ты сказал это дважды или я услышал дважды?

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Сейчас не знаю. Просто не знаю. Это такая техника гомосексуального совращения?

– Возможно. Возможно, это заговор с целью убийства. Возможно, я подвожу к тому, чтобы перерезать тебе горло.

– Я не против. У меня всегда была огромная жажда самоуничтожения. Как у всех трусов. Трусость – это защитный механизм против суицида.

Хагбард рассмеялся.

– Я никогда не знал ни одного молодого человека, который бы поимел столько женщин и так часто рисковал своей жизнью. А ты тут сидишь и все беспокоишься: а вдруг тебя правильно дразнили, когда ты впервые начал отращивать волосы в подростковом возрасте.

– Сосунок. Так меня называли в старом добром Натли, штат Нью-Джерси. Это слово одновременно подразумевало «педик» и «трус». С тех пор я никогда не стриг волосы: доказывал, что им не запугать меня.

Ага. Я сейчас отслеживаю чернокожего парня, музыканта, который самозабвенно трахает белую леди, нежный цветок Техаса. Отчасти потому, что она действительно ему нравится. Но отчасти потому, что, возможно, у нее есть брат, который будет гоняться за ним с пистолетом. Он доказывает, что им не запугать его.

– И в этом Истина? Мы тратим всю нашу жизнь, доказывая, что нас нельзя запугать? И при этом мы всю жизнь запуганы на другом уровне? – Цвета снова приобрели яркость и глубину; таков уж этот полет. Всякий раз, когда ты считаешь себя пилотом, тебя уносит в неожиданном направлении, чтобы напомнить: ты всего лишь пассажир.

– Это часть Истины, Джордж. Другая часть заключается в том, что всякий раз, считая себя запугиваемым, на каком-то другом уровне ты бунтуешь. О, какие же иллюминаты на самом деле идиоты, Джордж! Когда-то я собирал статистику по количеству несчастных случаев на производстве, выбрав для исследования город Бирмингем в Англии. Затем ввел все полученные статистические данные в БАРДАК и получил именно то, что ожидал. Саботаж. Бессознательный саботаж. Каждый несчастный случай был скрытым бунтом. Все люди, мужчины и женщины, бунтуют, но мало у кого хватает смелости в этом признаться. Все остальные противодействуют системе с помощью несчастных случаев, ха-ха-ха, или по глупости, еще раз ха-ха-ха! Дай-ка я кое-что тебе расскажу об индейцах, Джордж.