Он покурил и продолжил:

— Теперь давай послушаем, что ты предлагаешь. Если предложение стоящее, я пойду с тобой. Если ты меня не убедишь — выйду из игры. В таком случае вы с Уокером можете делать все, что заблагорассудится, но если отправитесь за золотом, вам придется иметь дело со мной. Я большая сволочь, когда мне перебегают дорогу.

— Я такой же, — сказал я.

И мы рассмеялись. Этот человек мне, в общем-то, понравился. Я не стал бы доверять ему больше, чем Уокеру, но у меня сложилось впечатление, что если Уокер способен всадить нож в спину, то Курце, по крайней мере, будет нападать в открытую.

— Ну ладно, выкладывай, — сказал он.

— Я не собираюсь ничего говорить здесь, в этой комнате. — Увидев выражение его лица, я торопливо продолжил: — Но не потому, что не доверяю. Просто ты не поверишь. Тебе надо увидеть то, что я предлагаю, своими глазами в Кейптауне.

Курце долго испытующе смотрел на меня, потом произнес:

— Если нельзя иначе, я согласен.

Он помолчал, подумал.

— У меня здесь хорошая работа, и я не собираюсь менять ее на твое неизвестно что. На подходе у меня три выходных. Я слетаю в Кейптаун. Если твоя идея мне подойдет, работу можно послать к чертям, если нет — все останется по-прежнему.

— Я оплачу твои расходы, — предложил я.

— Мне это самому по карману, — пробурчал он.

— И все же, если у нас не сладится, я беру все расходы на себя, — настаивал я. — Не хочу, чтобы ты понес убытки.

Курце поднял глаза и усмехнулся:

— Думаю, мы поладим. Где твоя бутылка?

Пока я разливал, он спросил:

— Так, говоришь, вы с Уокером собирались в Италию? Что же вам помешало?

Я достал из кармана газетную вырезку и протянул ему. Он прочитал и засмеялся.

— Представляю, как перепугался Уокер. Я был там в это время, — неожиданно для меня сказал он.

— В Италии?

— Да. Я отложил армейское жалованье и наградные и в сорок восьмом году вернулся в Италию. Приехал, а тут как раз началась невероятная шумиха вокруг этого процесса: чего только не понаписали в газетах! В жизни не слышал такой чепухи. На всякий случай я решил держаться подальше, поэтому отпуск провел в основном с Графом.

— С тем самым Графом? — удивился я.

— С ним, — подтвердил он. — Я каждый раз останавливался у Графа, когда приезжал в Италию. Уже четыре раза ездил.

Я поинтересовался:

— Как же ты собирался сбывать золото после того, как вывезешь его из Италии?

— Это я продумал, — самоуверенно заявил он. — В Индии всегда есть спрос на золото и за него дают хорошую цену. Ты не представляешь, сколько контрабанды вывозится туда из этой страны мелкими партиями.

Он был прав, Индия — золотой рынок мира, но я заметил вскользь:

— А у меня идея обратиться в другую сторону — в Танжер. Открытый порт с легальным золотым рынком. Четыре тонны золота сбыть там не составит труда — главное, на законном основании. Никаких проблем с полицией.

Он посмотрел на меня уважительно.

— Об этом я не подумал. Вообще я плохо разбираюсь в международных финансовых делах.

— Тут есть одна загвоздка, — сказал я, — в следующем году лавочку в Танжере прикроют, его присоединяют к Марокко. Он перестанет быть свободным портом, значит, и золотому рынку конец.

— А точная дата известна?

— Девятнадцатого апреля, — сказал я, — осталось девять месяцев. Думаю, мы должны успеть.

Он улыбнулся.

— Мне никогда и в голову не приходило, что можно сбыть золото легально. Считал, что это невозможно, что правительство давно наложило лапу на операции с золотом. Жаль, я раньше тебя не встретил!

— А что толку, — сказал я. — Тогда у меня еще не было такого опыта.

Он засмеялся, и мы дружно допили бутылку.

Курце прибыл в Кейптаун через две недели. Я встретил его в аэропорту и отвез прямо на верфь, где нас ожидал Уокер.

Уокеру, казалось, стало не по себе, когда я сообщил о приезде Курце. Как он ни хорохорился, я-то понял, что предстоящая встреча его совсем не радует. Впрочем, если даже половина из того, что он рассказывал про Курце, правда, то у него были все основания бояться. Да и у меня тоже, если подумать!

Курце, вероятно, впервые в жизни попавший на судостроительную верфь, с любопытством разглядывал все вокруг и даже задавал толковые вопросы. Наконец он не выдержал:

— Так что ты хотел показать?

Я повел их к центральному сливу, где яхта Джимми Мерфи «Эстралита» ожидала подъема из воды для капитального ремонта.

— Это парусная яхта, — сказал я, — водоизмещением в пятнадцать тонн. Какая, думаете, у нее осадка?

Курце оглядел ее и задрал голову к верхушке мачты.

— Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину, — сказал он. — Но точно не скажу — ничего не понимаю в парусниках.

Если учесть его последнее замечание, ответ был вполне разумным.

— При нормальной загрузке ее осадка — шесть футов, — просветил их я. — Сейчас осадка поменьше, так как часть такелажа с нее сняли.

Курце прищурил глаза.

— Я подумал, что осадка должна быть побольше. А если в паруса надует сильный ветер? Она не перевернется?

Все шло как надо, и Курце оказался толковым малым.

— У меня как раз строится такое же судно. Пошли посмотрим. — И я повел их к стапелю, где в это время находилась яхта «Санфорд».

Яхта была почти готова к спуску, оставалось только облицевать ее покрытиями из стекловолокна и закончить внутреннюю отделку.

— Ну и громадные же они на суше! — воскликнул Курце.

Я улыбнулся: обычная реакция новичка.

— Поднимемся на борт, — предложил я.

На него произвел большое впечатление просторный салон, и он вполне одобрил общую планировку.

— Это все ты сам спроектировал? — спросил он.

Я кивнул.

— Здесь можно недурно пожить, — заметил он, осматривая кубрик.

— Мы и будем здесь жить, — сказал я. — На этой яхте и вывезем четыре тонны золота.

Мои слова поразили его, он нахмурился.

— Где же его тут разместить?

— Присаживайся, и я расскажу тебе кое-что о парусниках.

Курце неловко устроился на краешке дивана, на котором еще даже не было матраса, и терпеливо ждал моих объяснений.

— У этого судна водоизмещение, то есть вес, десять тонн, и…

— Мне послышалось, что ты сказал — пятнадцать тонн, — вмешался Уокер.

— Это по системе, принятой для яхт на Темзе. Там ее тоннаж другой.

Курце зыркнул на Уокера:

— Заткнись и дай человеку сказать. — Он повернулся ко мне. — Если судно весит десять тонн, а ты добавишь еще четыре, оно может легко затонуть, так? И потом, где ты их тут разместишь? Не класть же их на видном месте, чтобы сразу заметили полицейские.

Я терпеливо объяснил:

— Я обещал рассказать о парусниках то, чего ты не знаешь. Теперь слушай: сорок процентов веса любого парусника составляет балласт, который обеспечивает равновесие судна при сильном ветре. — Я постучал ногой по переборке. — К днищу этой яхты прикреплен кусок свинца весом как раз в четыре тонны.

По глазам Курце было видно, что смысл моих слов начинает доходить до него.

— Пойдемте покажу еще кое-что.

Мы вышли наружу, и я обратил их внимание на свинцовый килевой балласт.

— Через неделю все это закроется, потому что всю яхту отделают специальным покрытием для защиты от древоточцев.

Курце присел на корточки, разглядывая киль.

— Так вот оно что, — медленно проговорил он. — Понял — золото будет спрятано под водой, как составная часть судна.

Он захохотал, к нему присоединился Уокер. Я тоже не сдержался, и стены ангара загудели от нашего смеха. Но вдруг Курце снова стал серьезным.

— А при какой температуре плавится свинец? — неожиданно спросил он.

Я знал, к чему он клонит.

— При температуре четыреста-пятьдесят градусов по Цельсию, — ответил я. — На верфи есть небольшой плавильный цех, где изготовляют кили.

— Да, — тяжело обронил он, — свинец можно отливать и на кухонной плите. Но у золота точка плавления свыше тысячи градусов, и нам понадобится что-нибудь более серьезное, чем плита. Уж я-то знаю, переплавка золота моя специальность. Тут здоровенные печи нужны.