— Нечего здесь делать, поехали.

Курце завел машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперед.

— Теперь недалеко, — сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.

Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить — отсюда шла еще одна дорога, настолько неезженная, что ее и разглядеть было трудно.

— Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, — сказал он. — Что теперь?

Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затекшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.

— Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю — никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.

Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:

— С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы — чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.

День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти все время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.

Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что ее можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряженная двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя свое плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.

Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за все время нашего пребывания там не было.

В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.

— Нам надо поужинать как можно раньше, — сказал я. — Когда стемнеет, отправимся к шахте.

— На ужин будут консервы, — ответила она, — их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И еще термосы с кофе.

— Вы хорошо распорядились моими деньгами, — сказал я.

Она проигнорировала эти слова.

— Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?

— Если вы пойдете со мной, — сказал я. — Не мешает немного прогуляться.

Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.

— Хорошо, — согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.

По дороге я завел разговор:

— Во время войны вы ведь были совсем крошкой?

— Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. — Она обвела рукой окрестные скалы. — В эти горы.

— Такая жизнь мало подходит для девочки.

Она подумала над моими словами.

— Вначале было весело. Каждый ребенок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…

— Когда же кончилось веселье?

На ее лице появилось выражение глубокой печали.

— Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…

— И вы работали в лазарете?

— Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?

Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьезной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошел убивать немцев.

— Да, он говорил.

Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:

— А пригодна она для питья?

— Вскипятим, и все будет в порядке, — ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. — Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.

Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность — результат партизанского воспитания. Если бы я один пошел за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.

Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:

— А Курце был хоть раз ранен?

— Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.

Я предложил ей сигарету и дал прикурить.

— Хорошо воевал?

— Все хорошо воевали, — сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. — Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.

— Каких итальянцев? — живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.

— Фашистов, — ответила она. — Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало.[11] В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?

— Нет, — признался я. — Я вообще очень мало знаю об Италии.

Мы посидели немного молча.

— Значит, Курце был убийцей?

— Он был хорошим солдатом. Он прирожденный вожак.

Я сменил тему.

— А как погиб Альберто?

— Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошел спасать его, но не успел.

— Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?

Она сдвинула брови.

— Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.

— А Донато Ринальди? Как он погиб?

— Его нашли мертвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъема. Загадочная история.

— А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?

— Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.

Я улыбнулся, подумав про себя — не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.

— Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?

Она внимательно посмотрела на меня:

— Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?

Я пожал плечами.

— Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. — Я бросил в воду еще один камешек. — Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?

— Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.

— А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?

Она долго вспоминала.

— Не знаю. Не могу вспомнить.

— Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.

Франческа медленно заговорила:

— Альберто там, на скале… Курце мог…

— …столкнуть его? Да, мог. Еще Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце — прирожденный убийца. Все сходится.

— Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…

— Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?

Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывет по течению.

— Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.

— Когда это произошло?

— Три года назад. Сразу после моего замужества.

Я колебался. Мне так хотелось расспросить ее об этом замужестве, но она резко встала.

— Пора набирать воду.

На обратном пути я сказал:

— Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце — он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.