Ребров на скорую руку оделся и через пять минут полупустынными еще улицами шагал рядом с Мекешей по направлению к городу. Там около первого забора Мекеша остановился и ткнул пальцем в одну из бесчисленных афиш, только что наклеенных разносчиком.
— Читай, Василий Михайлович.
Ребров посмотрел на забор. Белая афиша вопила о тревожных событиях:
настал грозный час: враг у ворот.
Бесчисленные орды китайцев, латышей и венгров, под предводительством лучших тевтонских полководцев и озверелых большевистских комиссаров, надвигаются на демократическое Поволжье.
Пала Казань. Пал Симбирск. Враг стучит в ворота Сызрани и угрожает Самаре — последнему оплоту демократической России.
Но в наших сердцах не должно быть места унынью и печали.
Русский народ уже пробуждается от большевистского угара, и в тылу Красной Армии пылают зарева восстаний, наша победа близка, несмотря на тяжелые испытания, посланные нам судьбой.
Верные сыновья России, приказываю вам всем без различия возраста, рода занятий и состояния здоровья явиться в двухдневный срок на приемочные мобилизационные пункты для зачисления в резервные ополчения обороны г. Самары. Верю, что не найдется ни одного человека среди жителей Самары, который бы в эту тяжелую минуту для родины пренебрег ее интересами.
Прочитав адреса приемочных, пунктов в конце воззвания, Ребров перевел глаза на соседнюю афишу. Там кратко и, без лишних слов сообщалось:
Объявляю осадное положение. Под страхом смертной казни ни один мужчина не имеет нрава отбывать из города без разрешения штаба войск Комуча.
Свободное время для движения по городу разрешается от восьми утра до шести вечера.
Замеченные в нарушении приказа штаба войск будут расстреливаться на месте.
— Ну, что скажешь, Василий Михайлович? — прервал чтение приказов Мекеша. — Никак нам идти на призывные пункты надо, а ты у меня не прописан. Как бы мне не попало за это дело?
— Не бойся. Я сегодня от тебя съезжаю.
— И я бы рад сам от себя съехать, да как? — ответил Мекеша.
— Не шутишь?
— Какие там шутки, Василий Михайлович. Надя едва ходит, не сегодня-завтра ей рожать, а я — в ополчение. Знаем мы, кто в ополчение-то попадет. Наш брат! А те, что побогаче, давно в Сибирь подались, пятки салом смазали. От кого мне Самару защищать — от своих, что ли, Василий Михайлович?
— Смотри, Мекеша, не прогадай. Я съезжать от тебя хочу не потому, что красные для меня милы, а воевать надоело, пять лет воевал, — ответил Ребров.
— А кому она не надоела, война эта? — согласился Мекеша.
Ребров молча шел несколько минут, раздумывая, стоит ли покидать город вместе с Мекешей. Все попытки узнать Мекешу поближе кончались неудачей: он соглашался со всем, что бы ни говорил его собеседник.
«А, впрочем, — думал Ребров, — чем я рискую?»
— Так что же, Мекеша, поедем вместе?
— Чего же не поехать? Поедем, Василий Михайлович.
— У тебя поблизости никого не найдется из родственников, у кого бы укрыться на время?
— А как же: в Зуеве Надины отец с матерью живут. Они всегда укроют.
— А сколько это верст от города?
— Шестьдесят будет.
— Ну, если решил, так давай к ним и пойдем. Согласен, что ли? — спросил Ребров, подходя к дому.
— А с бабами как, Василий Михайлович?
— С собой, конечно.
— Ой! Беременную-то?
— Обеих с собой.
— Не дойдут.
— Подсадим к кому-нибудь. В городе их обидеть могут.
Пришли домой. А вскоре все вместе ушли, как будто собрались на прогулку, не взяв с собой ничего. Только у Вали небольшой сверток: в нем по бутерброду на каждого.
Город еще не проснулся, и грозный приказ украшал пока заборы улиц, не привлекая ничьего внимания. Через весь город надо было пройти из Молоканских садов, чтобы попасть за реку Самару. Ребров решил идти на Зуевку, так как она находилась к юго-востоку от города, в стороне от главного фронта. «Там где-то у начала Уральских степей, — думал Ребров, — будет легче перейти фронт; ведь главные массы войск должны были двигаться на самую Самару».
У элеватора над Самарой в последний раз закусили путники перед тем, как выйти из города и пуститься в опасное путешествие. Ребров первый дошел до моста. К его удивлению, на мосту не оказалось ни души. Тогда Ребров смело двинулся вперед, а за ним последовали его товарищи. Они шли и ждали, что их вот-вот окликнут невидимые часовые. Но мост кончился, а путников никто не окликнул, никто не погнался за ними. Кругом по-прежнему было пусто и безлюдно.
Ребров усмехнулся:
— Приказы грозные пишут, а часовых ставить забывают. Эсеры везде одинаковы. — И вдруг вспомнил «Подвал»: «Я пью за мертвую Самару…»
Заречная слободка также окончилась. И на ее околицах тоже ни одного человека.
Перед беглецами развернулась широкая степь. Вдали, верстах в пятнадцати, белела церковь села Лопатина, к нему прилегала извилистая проезжая дорога, а прямо на него, казалось, стрелкой нацелилась пешеходная тропинка. Прошли версты две, сзади по дороге затарахтели пустые телеги. Облако пыли стало быстро приближаться.
— Эй, земляк! — закричал Мекеша проезжавшему мимо подводчику. — Сделай милость. Посади баб, истомились они до смерти. Довези до Лопатина.
— Садись. По красненькой с рыла.
— Что ты? Живодер нашелся…
— Ну, ищи другого. Комитетские, видать? — захохотал мужик. — Пятки салом смазали? — и дернул вожжи.
— Стой! — закричал Ребров. — Черт с тобой, получишь по десятке. Вези.
Женщин посадили, мужик ударил по лошади. Облако пыли скрыло телегу. Ее рассыпчатый стук то удалялся, то как будто вновь приближался и, наконец, замер в отдалении.
Мекеша и Ребров шли по тропинке напрямик, собираясь выиграть время и расстояние и прийти в Лопатино раньше подводчика.
— Не торопись, Василий Михайлович, — говорил утомившийся Мекеша. — Успеем. Во, видишь — бахча? Свернем на минуту, арбузом закусим: быстрее дойдем.
Ребров пробовал отговорить товарища от ненужной задержки, но, в конце концов, уступил ему, и они свернули на бахчу. Ни сторожа, ни хозяина не было видно. Бахча, очевидно, была заброшена. Арбузы оказались мелкие, недозрелые.
— Говорил тебе, напрасно время теряем, — сказал Ребров, и они снова двинулись в путь.
Бесконечная, сливающаяся с горизонтом степь располагала к молчанию. Некоторое время шли молча. Реброву не верилось в скорое освобождение от белых. Мекеша мечтал о радостях деревенской жизни. Его, как всякого горожанина, деревня прельщала отдыхом, тихой природой и вкусной едой. Самара, оставшаяся позади, становилась все меньше и меньше, только золотые купола ее соборов резко выступали на белом фоне слившихся в одно зданий, да элеватор причудливой башней разрезал горизонт. Степь как-то заставила забыть давешние страхи, и Ребров с Мекешей беспечно шли по убегающей вперед тропинке. Вдруг Мекеша замер на месте:
— Казаки, Василий Михайлович!
Ребров тотчас различил на расстоянии полутора-двух верст прыгающие фигурки всадников. Они мчались навстречу — по направлению к городу.
— Василий Михайлович, бежим, — схватил за руку Реброва Мекеша.
— Куда ты от них убежишь, чудак? Они нас лучше видят, чем мы их. Обгонишь их, что ли? Надо идти навстречу.
— Нет, что ты, убьют. Вон стог. Зароемся в него.
— Да пойми ты, они нас, наверное, уж увидели.
— Нет, я в стог. — Мекеша бросился бежать к стогу и в одно мгновение врылся в него, только кончики его сапог чернели у подножия.
— Ноги спрячь, — ткнул в сапог Ребров. Он прилег с противоположной стороны стога, чтобы не попасться всадникам на глаза.
Мекеша в стоге заворочался и стал кашлять. Пыльное сено донимало его. Ребров считал время. А вдруг казакам придет в голову остановиться у стога покормить своих лошадей и отдохнуть? Тогда они наверняка заметят Мекешу, и расстрела не миновать. Стук копыт послышался и внезапно исчез. Ребров с полчаса выждал, прежде чем поднялся на ноги. Ничего подозрительного видно не было.
