Вся компания расположилась метрах в десяти от реки, на склоне, заросшем травой. Сверху белели стены монастыря, снизу тянулась узенькая полоска песчаного пляжа, где двое деревенских пацанов ловили раков, лукаво посматривая в сторону пикникующих. Раки тоже были обещаны к их столу. На другом берегу широко раскинулись заливные луга, местами сверкали на солнце косы, на горизонте синел дальний лес.

Когда подошли Стас и Матрёна, ребята тепло поздоровались со своей бывшей mistress, и только Алёна сперва удивленно изогнула правую бровь, затем скривилась, а потом и вовсе отвернулась от компании и стала смотреть на речку, плавно несущую воды свои под весёлым жарким солнцем. Проф. Жилинский тоже взглянул на них как-то по-особенному. Академик с краеведом изобразили приветственные движения, будто собрались подняться, но не поднялись, а продолжали спор, который вели до появления Стаса и Матрёны.

– Наличие книги в тайнике под алтарём отнюдь не означает, что собор построен при Алексее Михайловиче! – снисходительно говорил академик, прихлёбывая винцо. – Ладно, предположим, что книгу надписали действительно в 1668 году. И что же? Книга с этой надписью могла храниться у кого угодно и сколько угодно после нанесения надписи, а заложить её под камень могли в любое время! Да хоть на прошлой неделе!

«Знал бы ты, насколько близок к истине, уважаемый академик», – подумал Стас, печально улыбнувшись.

– Эта книга стоит безумных денег! – возражал краевед. – Кто же будет её класть под камень? И зачем? Чтобы нам загадки загадывать?..

– Деньги, деньги… Что вы, батенька, всё на деньги-то переводите? – проворчал академик. – Один неумный немецкий еврей написал, что бытие определяет сознание, и все теперь эту архиглупость за ним повторяют…

– Насчёт бытия не знаю, – бубнил Горохов, – но в том, что история материальной культуры человечества есть скелет истории вообще, у меня сомнений нет…

Услышав термин «материальная культура», Жилинский поспешил вмешаться, чтобы вальяжная дискуссия не переросла в перепалку:

– Позвольте, но разве присутствие в надписи буквы «ё» не есть категорическое доказательство того, что это мистификация? Ведь в 1668 году никакой буквы «ё» в помине не существовало!

– Если принять данный тезис в качестве постулата, то, пожалуй, и мистификация… – важно ответил Горохов.

– То есть?.. – Академик даже перестал пить вино.

– А может, уже была тогда буква «ё»?..

– Ну уж большей глупости мне в жизни слышать не приходилось! – фыркнул академик. – Да вам ли не знать, что сам умлаут появился в немецком языке только в начале девятнадцатого века, и уже оттуда перекочевал в русский язык?

– Тоже отнюдь не факт. Если Якоб Гримм придумал термин «умлаут», это вовсе не означает, что он придумал сам значок. Умлаут, други мои, это графическое изображение глаз, «видящая буква», его наносят над строкой, – пояснил Горохов, повернувшись к студенткам, а те активно закивали. – Дайте мне любую древнерусскую летопись, я вам найду в ней кучу умлаутов…

– Тема достойна того, чтобы провести по ней публичный диспут, – вставил слово проф. Жилинский. – Ради расширения кругозора подрастающего поколения.

– А мы чем занимаемся? – спросил академик.

– Господа, барбекю готово! – объявил Владимир. – Пожалуйте к столу.

– Ах какой запах! – воскликнул Жилинский. – Мёртвых из могил поднимет!

– У Владимира кто-то из предков – выходец с Кавказа! – похвастался академик Львов, перемещаясь поближе к скатерти. – Равного ему в приготовлении мяса на природе нет.

– Благодарствуйте, Андрей Николаевич, – отозвался ассистент, раскладывая кусочки мяса по листьям салата вместо тарелок. – Барбекю, впрочем, изобретение британское. В Абхазии более популярен шашлык.

– Шашлык? Это что за зверь? – спросил академик.

– Это почти то же, что барбекю, только не на огне, а на углях, и не на решётке, а на таких специальных шпажках – шампурах, из баранины с помидорами.

– Велик мир, – пробормотал краевед, тоже пододвигаясь к столу. – Велик и полон чудес…

Откушав, все опять расположились на травке в самых живописных позах. Стас, вполне умиротворённый жизнью, улёгшись, положил голову на колени Матрёне, сидевшей невдалеке от краеведа Горохова, и, сорвав травинку, принялся грызть её. Алёна побелела лицом и застыла. Однокурсницы смотрели на Стаса странно – для его семнадцатилетних подруг такое поведение было, конечно, откровением. А для него-то оно было совершенно естественным, и он немного удивлялся их взглядам. Ангелина Апраксина, страдая за всех душою, решила сгладить неловкость. Улыбнувшись, она продекламировала из «Гамлета» Вильяма Шекспира:

– Lady, shall I lie in your lap? – No, my lord…[18]

Её соученики заулыбались. Отрывки из «Гамлета» на языке оригинала они разыгрывали на занятиях по английскому языку, выучивая их наизусть. Эта сценка, где принц датский тонко издевается над родственниками в предвкушении сюрприза, который он им приготовил вместе с бродячими актёрами, была у преподавателя одной из любимых. Причём Гамлета с Полонием изображали по очереди все юноши, а Офелию с королевой – по очереди все девушки.

– I mean, my head upon your lap?[19] – вступил в игру Виктор Тетерин, очкарик и добрейшей души паренёк.

– Ay, my lord,[20] – ответила Ангелина таким невинным голоском, что все расхохотались.

– Do you think I meant country matters?[21] – грозно спросил Виктор, сделав упор на слове «country».

– I think nothing, my lord![22] – пропищала Саша Ермилова.

Тут бы и остановиться, но, как всегда, встрял бесшабашный остряк Дорофей. Он радостно продолжил – правда, в точном соответствии с Шекспиром, но совершенно в данной ситуации неуместно:

– That is fair thought to lie between maids’ legs![23]

И всем опять стало неловко. Хорошо, что Матрёна не понимала по-английски!

– О чём они? – тихонько спросила она, перебирая его волосы.

– Дети, – равнодушно ответил Стас. – Шалят. – И продолжал себе лежать как лежал.

– А знаете ли вы, други мои, легенду о мастере, который расписывал монастырский храм? – прогудел в свою чёрную бороду А. Горохов, выпив очередную баклажку кваса и оглядев раскрасневшиеся физиономии студентов. – Нет? Между тем это весьма увлекательная легенда!

– Я бы с удовольствием послушала в вашем изложении! – воскликнула Маргарита Петровна. – Насколько я знаю, настоятель категорически возражает против правдивости этого рассказа?

– Ну-ка-с, ну-ка-с, – добродушно сказал академик. – Я ничего такого не слышал…

– Вы общались-то в основном с настоятелем, – сказал Жилинский, – а он и впрямь против апокрифов несколько настроен…

– Так вот, – начал краевед. – При царе Алексее Михайловиче в деревне появился неизвестно откуда чудесный мастер, юноша неописуемой красоты. Тогда не было не то что храма, но даже монастырских стен! Но этот юноша сказал: «Истинно говорю вам, здесь воздвигнутся и собор и колокольня, во славу Господа Бога!»

Стас, услышав про «юношу неописуемой красоты», даже отложил свою травинку. А Горохов, почувствовав всеобщее внимание, пел соловьём:

– И объявил этот юноша, что, пока будут возводить собор, он останется в Плоскове, чтобы вести жизнь трудную и праведную! И грянул гром, разверзлись небеса, и глас Божий произнёс (весь мир это слышал!): «Сей сын мне люб, отдаю ему долю небесного коваля». И пред изумлённым народом появилась изба ладная, а в ней – девица пригожая, и в тот же час обвенчались они Божиим соизволением.

– И стали жить-поживать и добра наживать! – дурашливо прокричал Дорофей, и Саша Ермилова немедленно стукнула его по спине ладонью.