Боюсь, тот факт, что Питер проживал совместно с Билли, сбивал с толку благородную английскую публику. После первого взгляда на них посетители спешили сделать неверный вывод.
– О-о, посмотри! Детеныш… детеныш жирафа! О-о, правда, он очарователен! – кричали зрители, на что Билли чаще всего отзывался проникновенным блеянием, подчеркивая, что не имеет ничего общего с жирафами.
Однако зрители стояли на своем.
– Интересно, почему у него нет пятен, как у матери? – вопрошали они друг друга.
– Может, потом появятся, со временем.
– Интересно, почему у него шея такая короткая?
– Да ведь он совсем малыш, не видишь, что ли. Отрастет еще.
Питер осуждающе глядел на них издалека, отнюдь не помышляя, вопреки их ожиданиям, проявлять материнский инстинкт. А Билли был слишком занят вымогательством, чтобы прислушиваться, за кого люди его принимают.
Билли был великий попрошайка. На моих глазах, расправившись с тремя увесистыми репами, он через пять минут спешил к ограде встречать посетителя, причем шатался и закатывал глаза так убедительно, словно постоянно жил впроголодь.
– У него жутко голодный вид, – произносит жертва его обмана, весьма выразительно глядя на вас.
– Да, он вечно голодный, – отвечаете вы, весело смеясь. – Он все готов сожрать. На-ка, Билли, угощайся.
И вы протягиваете козлу еловую шишку.
В другое время он вцепился бы в нее зубами, как в самое любимое лакомство. В другое время… Теперь же, бросив на шишку беглый взгляд, он отворачивается.
– И это все, чем вы его кормите? – осведомляется посетитель.
– Боже мой, конечно, нет, – возражаете вы. – У него великолепный рацион, такой же, как у жирафа.
В эту минуту Билли, порывшись в своем корыте, возвращается с тряпкой во рту, которую он ритмично жует с видом последнего мученика. И вы убеждаетесь, что состязаться с козлом бесполезно.
Если Питер был благородным аристократом, то о его ближайших соседях по секции, африканских буйволах, я бы этого не сказал. На вид они являли собой прямую противоположность Питеру. Черные, как нечистая сила, они производили довольно-таки жуткое впечатление, когда угрюмой, темной чередой пересекали зелень своего загона. Вереницу из пяти коров возглавлял могучий старый бык, великолепный и грозный зверь. Толстенные бугристые рога свисали над маленькими воспаленными глазками, и рваные уши с зловещим вниманием обращались в вашу сторону, когда вы проходили мимо загона. Из-за привычки кататься по земле в неубранном сарае его бока покрывала корка засохшего навоза, и сетка трещин придавала этой корке сходство с какой-то бурой мозаикой. Стадо распространяло вокруг себя характерный густой, сладковатый запах домашнего скота – настолько сильный, что он ощущался издалека даже на открытом воздухе.
За что я мог бы похвалить буйволов, так это за их поведение в стаде, ибо они соблюдали почти военную дисциплину. Другие стада в нашем парке вели себя как беспорядочный сброд, животные толкались и сбивались в некое подобие клина, в котором каждый стремился занять наиболее удобную позицию. Буйволы вели себя совсем иначе; когда они шли через загон на водопой, это был образец упорядоченного движения. Идут к воде колонной по одному, впереди – старый бык, за ним – остальные по старшинству. Ни суеты, ни грубой толкотни, ничего похожего на манеры бизонов, которые можно было выразить формулой «уйди-с-дороги-не-то-как-бодну». Подойдя к пруду, развертываются шеренгой и пьют, пьют со вкусом, не спеша, потом входят по колено в воду и размышляют, напоминая причудливое резное изделие из черного янтаря.
У старого быка, как я вскоре убедился, душа была такая же черная, как и шкура; на него периодически накатывало, и тогда он стремился во что бы то ни стало кого-нибудь убить, все равно кого. Обычно он вел себя довольно смирно: чешешь ему голову и уши – стоит себе с прищуренными глазами. Широкая морда, обтянутая лакированной кожей, всегда влажно поблескивала, и у него была скверная привычка брызгать пеной изо рта и ноздрей. Зазеваешься, почесывая ему голову, – вдруг раздается глубокий, удовлетворенный вздох, и твоя куртка спереди становится белой от лопающихся пузырьков слюны. Но временами, как я уже говорил, в него вселялся дьявол, и тогда лучше было держаться подальше от ограды, потому что буйвол был быстр и опасен.
Вдоль ограды буйволового загона тянулась одна из главных дорожек; по ней я каждый вечер катил на велосипеде домой. Когда бык пребывал в благодушном настроении, я мог спокойно покрывать эту сотню метров, и он даже ухом не поводил. Если же бык был не в духе, он отделялся от стада и с грохотом мчался тяжелым галопом вдоль ограды, мотая огромными рогами и издавая низкий рев, который нисколько не ласкал мой слух. Издали этот тяжеловесный галоп не казался таким уж быстрым, но какую бы скорость я ни развивал на велосипеде, буйвол шутя поспевал за мной: рога колотят по ограде, из открытой пасти вырывается грозный рев, толстые ноги-обрубки с силой ударяют по земле, и копыта растопыриваются, оставляя черные шрамы на яркой зелени травы. Старый бык числился безымянным, и я окрестил его Чингизом, не сомневаясь, что при желании он мог бы причинить столько же опустошений, сколько любая татарская орда.
В те дни, когда мизантропия овладевала им с особенной силой, он исполнял крайне своеобразный ритуал. Наклонит свою массивную башку и с немалым напряжением закидывает ногу в изгиб рога, после чего принимается кивать с риском опрокинуться. Или исполняет странный вальс, кружится и кружится на трех ногах, делая вид, будто копыто застряло, и его никак не выдернуть. Обычно такие представления длились около получаса. Я так и не понял их смысла; во всяком случае, ни одна из коров не пыталась ему подражать. Больше того, похоже было, что их смущает такое ребячество вожака и они норовят на это время уйти от него подальше. Остается предположить, что бык устраивал это представление по той же причине, какая побуждает льва ходить взад-вперед по клетке или белого медведя и слона покачиваться из стороны в сторону: просто чтобы дать себе разрядку и чем-то заполнить время в ожидании очередной трапезы. Казалось, Чингиз каждый раз с глубоким интересом ждал, чем все кончится. Удастся ему выдернуть копыто из рога или нет? «Конец этого захватывающего фильма смотрите через неделю.»
В гареме старого вожака была корова с одним рогом; вскоре после того, как я перешел в эту секцию, она родила теленка, который очень походил на обычных телят, если не считать несоразмерно больших ушей. Шкура – симпатичного шоколадно-коричневого цвета, большие круглые коленные суставы и дивный непослушный хвост. Однако на второй день, хотя теленок уже трусил по загону за матерью, нам показалось, что он все-таки слабоват. Мы с Бертом внимательно наблюдали за ним.
– Как ты думаешь, Берт, что с ним такое? – спросил я.
– Кто его знает, – ответил Берт. – Но что-то неладно, это точно.
Внезапно, к нашему великому удивлению, мы увидели, что теленок пытается щипать траву. Да, тут и впрямь что-то очень неладно: двухдневный теленок не щиплет траву, если получает необходимое питание. Подманив корову овсом и сеном к ограде, мы установили, что ее соски совсем пустые. Не найдя молока, отчаявшийся теленок в поисках пищи решил подражать матери…
– Что будем делать? – спросил я Берта.
– Что ж, выход только один, – ответил он. – Забрать теленка и выкармливать из бутылочки.
Уводить теленка из-под носа у любящей буйволицы – не совсем обычное и не совсем приятное дело. С великим трудом удалось нам отделить мать и дитя от стада и заточить в сарае. Разумеется, в это самое время явился Билли, до которого дошел слух, что происходит нечто необычное. Он весело сообщил, что пришел посмотреть, как меня пронзят рогами. А не меня, так кого-нибудь еще.
Теперь предстояло самое интересное: надо было войти в сарай и отнять у буйволицы теленка.
– Так вот, – инструктировал меня Берт, – я вхожу и загоняю ее в угол. Ты хватаешь теленка и тащишь его наружу, понял?