— Да, сэр. Я все сделаю.

— Да уж постарайся. Я не желаю, чтобы кто-то еще из моих ребят был привязан к позорному столбу из-за нерасторопности своего наставника.

Свободен.

— Есть, сэр.

— Да, вот еще что, Чарли… как насчет сегодняшнего вечера? Может быть, придешь к нам? Женщины намечают какие-то развлечения. Где-нибудь к восьми?

— Есть. сэр.

— Это не приказ, а приглашение. Если ты действительно сдаешь, тебе не мешает расслабиться. А теперь иди, Чарли, и не беспокой меня больше.

Увидимся вечером.

Зим вышел так резко, что я еле успел пригнуться, изображая, что завязываю шнурки на ботинке. Но он все равно не заметил меня. А капитан Франкель уже кричал:

— Дежурный! Дежурный! ДЕЖУРНЫЙ! Почему я должен повторять три раза?

Найдешь сейчас командиров рот Си, Эф и Джи и скажешь, что я буду рад их видеть перед смотром. Потом быстро в мою палатку. Возьмешь чистую форму, фуражку, туфли — но никаких медалей. Принесешь все сюда… Потом пойди к врачу — как раз время дневного визита. Судя по всему, рука у тебя уже не болит. Так, до врача у тебя целых тринадцать минут. Вперед, солдат!

Мне ничего не оставалось, как все это выполнить. Одного из командиров рот я нашел в его кабинете, а двух других — в офицерском душе (как дежурный, я мог заходить куда угодно). Форму для парада я положил перед капитаном как раз, когда прозвучал сигнал дневного врачебного осмотра.

Франкель даже головы от бумаг не поднял, а только буркнул: — Больше поручений нет. Свободен.

Таким образом я успел вернуться в роту и увидел последние часы Тэда Хендрика в Мобильной Пехоте…

У меня оказалось много времени для того, чтобы подумать, пока я лежал, не в силах заснуть, в палатке, а вокруг царила ночная тишина. Я всегда знал, что сержант Зим работает за десятерых, но никогда не думал, что в глубине души он может быть не таким жестким, самоуверенным, самодовольным, чопорным. Всегда думалось, что уж этот человек точно живет в согласии с миром и собой.

Почва уходила из-под ног — оказалось, я никогда не понимал сути жизни, не знал, как устроен мир, в котором живу. Мир раскалывался на части, и каждая превращалась в нечто незнакомое и пугающее.

В одном, однако, я был теперь уверен: мне даже не хотелось узнавать, что такое на самом деле Мобильная Пехота. Если она слишком жестока для собственных сержантов и офицеров, то для бедного Джонни она абсолютно непригодна. Как можно не наделать ошибок в организации, сути которой ты не понимаешь? Я вдруг реально ощутил, как меня вздергивают на виселице… Да что там виселица, с меня было бы довольно и плетей. Никто из нашей семьи никогда не подвергался столь унизительному наказанию. В ней никогда не было преступников — по крайней мере, никто никогда не обвинялся. Наша семья гордилась своей историей. Единственное, чего нам недоставало, так это привилегии гражданства, но отец не ценил эту привилегию высоко, а даже считал ее весьма бесполезной… Однако если меня высекут плетьми — его точно хватит удар.

А между тем Хендрик не сделал ничего такого, о чем бы я сам не думал тысячи раз. А почему этого не сделал я? Трусил, наверное. Я знал, что любой из инструкторов может легко сделать из меня отбивную, поэтому только стискивал зубы, молчал и никогда ничего не предпринимал. У Джонни не хватило пороху. А у Тэда хватило… На самом деле как раз ему, а не мне самое место в армии.

Нужно выбираться отсюда, Джонни, пока все еще нормально.

Письмо от мамы только укрепило мою решимость. Нетрудно сохранять ожесточение к родителям, пока они сами жестоки ко мне. Но как только они оттаяли, мое сердце начало болеть. По крайней мере, о маме. Она писала, что отец запрещает вспоминать мое имя, но это просто он так страдает, поскольку не умеет плакать. Я знал, о чем она говорит, и прекрасно понимал отца. Но если он не умел плакать, то я в ту ночь дал волю слезам.

Наконец я заснул… и, как мне показалось, тут же был разбужен по тревоге. Весь полк подняли для того, чтобы пропустить нас сквозь имитацию бомбежки. Без всякой амуниции. В конце занятий прозвучала команда «замри».

Нас держали в положении «замри» около часа. Насколько я понял, все поголовно выполняли команду на совесть — лежали, едва дыша. Какое-то животное пробежало мягкими лапами совсем рядом, мне тогда показалось прямо по мне. Похоже, это был койот. Но я даже не дрогнул. Мы жутко замерзли тогда, но я все сносил терпеливо: я знал, что эту команду выполняю в последний раз.

На следующее утро я не услышал сигнала к подъему. Впервые меня насильно сбросили с лежанки, и я уныло поплелся выполнять распорядок дня.

До завтрака не было никакой возможности даже заикнуться о том, что я хочу уволиться. Мне нужен был Зим, но на завтраке он отсутствовал. Зато я спросил у Бронски разрешения поговорить с сержантом.

— Давай-давай, — хмыкнул Бронски и не стал спрашивать, зачем мне это понадобилось. Но и после завтрака я Зима не нашел. Нас вывели в очередной марш-бросок, но сержанта нигде не было видно.

Ланч нам подбросили прямо в поле, на вертолете. Вместе с завтраком прибыл Зим, который к тому же привез почту. Некоторые могут удивиться, но для Мобильной Пехоты это традиция, а не роскошь. Тебя могут лишить пищи, воды, сна, да вообще всего без всякого предупреждения, но твоя почта не задержится ни на минуту, если тому, конечно, не препятствовали чрезвычайные обстоятельства. Это твое, только твое, то, что доставляется первым возможным транспортом, то, что читается в первую попавшуюся передышку между маневрами и занятиями. Правда, для меня эта привилегия ничего не значила: кроме письма мамы, я до сих пор ничего не получал. Поэтому меня не было среди тех, кто окружил Зима. Я прикинул и решил, что сейчас не лучшее время для переговоров с сержантом. Придется подождать, пока мы вернемся в лагерь.

Однако к великому удивлению, я услышал, как Зим выкрикивает мое имя и протягивает мне письмо. Я бросился к нему и схватил конверт.

И снова я был удивлен — теперь еще больше: письмо от мистера Дюбуа, нашего учителя по истории и нравственной философии. Скорее я ожидал получить послание от Санта Клауса.

Потом, когда я начал читать, мне показалось, что это ошибка. Пришлось сверить адрес и обратный адрес, чтобы убедиться, что письмо все-таки адресовано мне.