Я представил, как бы среагировал отец на тезис о том, что рыночная стоимость — это фикция. Наверное, просто фыркнул бы и ничего не сказал.

— Это индивидуальное отношение стоимости для каждого из нас проявляется в двух моментах: во-первых, то, что мы можем сделать с вещью, то есть ее полезность; во-вторых, что мы должны сделать, чтобы эту вещь получить, собственно ее стоимость. Существует старинное предание, утверждающее, что «самое дорогое в жизни — это свобода». Это неправда.

Абсолютная ложь. Трагическое заблуждение, приведшее к закату и гибели демократии в XX веке. Все пышные эксперименты провалились, потому что людей призывали верить: достаточно проголосовать за что-нибудь, и они это получат… без страданий, пота и слез.

Свобода сама по себе ничего не значит. Потому что за все надо платить.

Даже возможность дыхания мы покупаем ценой усилий и боли первого вздоха.

Он помолчал и, все еще глядя на меня, добавил:

— Если бы вы, ребятки, так же попотели ради своих игрушек, как приходится маяться новорожденному за право жить, вы были бы, наверное, более счастливы… и более богаты. Мне очень часто жалко некоторых за богатство, которое им досталось даром. Ты! Ты получил приз за бег на сто метров. Это сделало тебя счастливее?

— Наверное.

— А точнее? Вот твой приз, я даже написал: «„Гран-при“ чемпионата по спринту на сто метров».

Он действительно подошел ко мне и прикрепил значок к моей груди.

— Вот! Ты счастлив? Ты стоишь его, не так ли?

Я почувствовал себя если не униженным, то уязвленным. Сначала намек на богатого папенькиного сынка — типичный для того, кто сам неимущ. Теперь этот фарс. Я содрал значок и сунул ему обратно. Казалось, мистер Дюбуа удивлен.

— Разве значок не доставил тебе удовольствия?

— Вы прекрасно знаете, что в забеге я был четвертым!

— Точно! Все правильно! Приз за первое место для тебя не имеет никакой стоимости… потому что ты его не заработал. Зато ты можешь полностью наслаждаться сознанием своего настоящего четвертого места. Надеюсь, те, кто еще здесь не спит, оценят маленькую сценку, из которой можно извлечь некоторую мораль. Я думаю, что поэт, который писал, что самое дорогое в жизни не купишь за деньги, не прав. Вернее, прав не до конца. Самое дорогое в жизни вообще не имеет никакого отношения к деньгам, выше денег. Цена — это агония и пот, кровь и преданность… цена обеспечивается самым дорогим в жизни — самой жизнью — точной мерой абсолютной стоимости.

Я вспоминал все это, пока мы топали к лагерю. Потом мысли оборвались, так как ближе к расположению полка мы перестроились и принялись горланить песни.

Все-таки здорово иметь свой музыкальный ансамбль. Поначалу у нас, естественно, не было никакой музыки, но потом нашлись энтузиасты, начальство их поддержало, выкопали откуда-то кое-какие инструменты и начали нас развлекать в короткие минуты отдыха.

Конечно, в марш-броске об оркестре со всеми инструментами не было и речи. Парни вряд ли могли что взять с собой сверх полного снаряжения, разве совсем маленькие инструменты, которые почти ничего не весили. И Мобильная Пехота такие инструменты нашла (вряд ли бы вы смогли увидеть их где еще).

Маленькая коробочка величиной с губную гармошку, электрическое устройство, заменявшее то ли рожок, то ли дудку, и еще подобные приспособления. Когда отдавалась команда петь, музыканты на ходу скидывали поклажу, которую тут же принимали товарищи, и начинали играть. Это нас сильно выручало.

Наш походный джаз-бэнд постепенно отставал от нас, звуки уже почти не были слышны. Мы стали петь вразнобой, фальшивили и наконец замолчали.

Внезапно я почувствовал, что мне хорошо.

Я постарался понять почему. Потому что через пару часов мы будем в лагере и я смогу написать заявление об увольнении?

Нет. Когда я решил уйти, решение принесло мир в мою душу, облегчило мучения и дало возможность заснуть. Однако сейчас в моей душе возникло что-то, чему я не находил объяснения.

Затем я понял. Я прошел перевал.

Я был на перевале, о котором писал полковник Дюбуа. Я только что перешел его и теперь начал спускаться, тихонько напевая. Степь оставалась все той же, плоской, как лепешка, но всю дорогу от лагеря и полдороги назад я шел тяжело, словно взбирался в гору. Потом в какой-то момент — думаю, это произошло, когда я пел, — преодолел верхнюю точку и зашагал вниз. Груз больше не давил на плечи, в сердце не осталось тревоги.

Когда мы вернулись в лагерь, я не пошел к сержанту Зиму. Я уже не чувствовал необходимости. Наоборот, он сам поманил меня. — Да, сэр?

— У меня к тебе вопрос личного свойства… так что можешь не отвечать, если не хочешь.

Он замолчал, а я подумал, что это новое вступление к очередной проработке, и напрягся.

— Ты получил сегодня письмо, — начал он. — Совершенно случайно я заметил, хотя это совсем не мое дело, имя на обратном адресе. Имя довольно распространенное, но… как я уже говорил, ты можешь и не отвечать… но все-таки… не может ли случайно быть так, что у автора этого письма не хватает левой ладони?

Я почувствовал, как мое лицо вытянулось.

— Откуда вы знаете?.. Сэр.

— Я был рядом, когда это произошло. Полковник Дюбуа? Правильно?

— Да, сэр. Он преподает у нас в школе историю и нравственную философию.

Думаю, единственный раз я смог поразить сержанта Зима. Его брови, словно против его воли, полезли вверх, глаза расширились.

— Ax, вот как? Тебе неимоверно повезло. — Он помолчал. — Когда будешь писать ответ — если ты, конечно, не против, — передай ему от меня поклон.

— Да, сэр. Он вам также передал привет.

— Что?

— Э-э… я не уверен. — Я вынул письмо и прочел: — «…если тебе случится встретиться с кем-нибудь из моих старых друзей, передай горячий им привет». Это ведь и вам, сэр?

Зим задумался, глядя сквозь меня.

— А? Да, конечно. Мне среди прочих. Большое спасибо…

Но вдруг он изменился, даже голос стал другим:

— До смотра осталось девять минут. А тебе еще надо принять душ и переодеться. Поворачивайся, солдат!