— Ладно, я расскажу, — затараторил солдатик, словно боясь, что сгущенку сейчас уберут, — представляете, прошлой ночью подходит ко мне младший сержант Аймаров и предлагает переспать с ним! Не просто переспать, а чтобы я свой зад ему подставил! Ну, разумеется, я отказываюсь, так он — как давай меня уговаривать! Мол, дай хотя бы между ляжек поводить. Я не соглашаюсь. Он и объясняет, что это не считается. Ну, я прикинул, что и действительно — это не считается, и дал ему между ляжек себе поводить за два кило печенья…. Вот! Представляете! Аймаров — голубой!

Анисимов сидел ошарашенный, в голове мысли перепутались, решая непосильную даже его светлому разуму задачу. То, что он вскрыл гнездо разврата — это точно. Но вот является ли гомиком Зайцев или нет?.. Ведь он сам пришел и рассказал?.. Может быть, действительно между ляжек не считается?! А если считается, то по зоновским законам и он, прапорщик Анисимов, общаясь с этим гомиком, автоматически причисляется к ним. Мысли зашкаливали в голове, грозя разорвать ее на мелкие части…

— Все, — кивнул он солдатику, — иди…

Тот выхватил из рук Анисимова банку, про которую тот и забыл и, словно боясь, что прапор передумает, рванул из канцелярии.

Прапорщик еле дождался утра. Как только глаза связывала дремота, перед взором появлялся Зайцев, который пытался раздвинуть ему ляжки и что-то вставить. Он подскакивал в ужасе, отмахиваясь руками, и облегченно видел, что рядом никого нет. Как только из своей комнатушки вышел командир роты, Анисимов сразу же кинулся к нему:

— Товарищ капитан! Разрешите срочно с вами переговорить!

Тот удивленно разглядывал изнеможенного прапорщика и, понимая, что что-то произошло, кивнул и прошел в канцелярию.

— Что случилось?

— Товарищ капитан, ничего не случилось, разрешите у вас узнать, что из себя представляет рядовой Зайцев?

Тот весело рассмеялся:

— Кто? Этот придурок? Он тебя, поди, достал за ночь? Не обращай внимания! Во! Видал, каких нам недоносков из Союза присылают! Он вообще не должен был идти в армию, так как годен только к нестроевой. После того, как его в детстве лошадь копытом по голове лягнула. А он сам напросился и вдобавок как-то добился, чтобы еще и в Афганистан направили! Ты с ним поосторожней. Он к нам бегает про солдат докладывает, к замполиту полка бегает, на офицеров стучит…. Представляешь, какие солдаты в Афганистан служить попадают. И самое обидное — придет такой урод к себе на родину, будет сказки рассказывать, как он здесь воевал. На собрания в родную школу приглашать будут. Героя — интернационалиста, вашу мать. Вне конкурса куда-нибудь в университет на престижный факультет типа юридического поступит. И станет этот Зайцев каким-нибудь начальником-юристом местного разлива и еще будет нас уму-разуму учить…

Глава 5.

Ноябрь 1984 года. Афганистан. Джелалабад.

Дмитрий Воинов считал, что ему крупно повезло. Сейчас воспоминания о Кушке не казались такими отвратительными, как тогда, когда он был там в учебке. После Сибири, где он родился и вырос, Средняя Азия показалась ему раем и адом одновременно. Райскими были произрастающие здесь в изобилии фрукты, виноград, арбузы, и особенно ароматные узбекские дыни, столь божественно вкусные в этом по настоящему жарко-адском месте.

Адом были кроссы и марш-броски по пустынной местности, полевые выходы с полной выкладкой на огневую подготовку, убийственная жара и постоянный пот — разъедающий кожу, одежду, щипающий раздраженные воспаленные веки. Непривыкший к нормальному функционированию в беспощадной жаре организм не мог приспособиться ко сну в душные ночи, и от постоянного недосыпания Димке иногда казалось, что он сойдет с ума. В этом непрерывном сумасшествии местные узбеки были добрыми ангелами, сошедшими на землю и сующие проходящим через кишлаки солдатам фрукты, зелень и лепешки.

А потом вдруг незаметно наступил перелом. Он сам не заметил, когда перестал потеть во время кроссов. Правда, оказалось, что он похудел на семнадцать килограмм, зато по ночам он теперь не маялся, а спал. Организм перестроился, изменил режим восстановления своих истощающихся ресурсов и начал легко переносить среднеазиатский климат.

Поэтому перелет в Афганистан Димка перенес легко. Было страшно, непривычно и романтично. Пугало все. Суровые беспощадные горы, которые тысячами глаз наблюдали за непрошеными пришельцами и ждали их малейшей ошибки, чтобы сожрать. Пугали дружелюбно улыбающиеся глаза афганцев, которые втыкали в спину острый враждебный взгляд, только стоило отвернуться. Пугала зеленка, готовая в любой момент разорваться автоматной очередью. Пугала дорога, разбитая и вечно заминированная, о чем говорила кинутая на обочинах сгоревшая военная техника.

Вместе с двумя десятками новобранцев Димка попал в Джелалабад, где его почти что сразу «купил» дочерна загорелый прапорщик, молча осмотревший молодых солдат и ткнувший в Димку пальцем:

— Фамилия?

— Воинов, — неуверенно произнес Димка, поднимаясь с табуретки.

— И фамилия подходящая, — удовлетворенно хмыкнул прапорщик и повернулся к отвечающему за распределение солдат капитану, — мне этого.

Повернулся, было уходить, остановился, и снова скупо бросил Димке:

— Вылет через два часа. Вещи собери. Смотри, ничего не забудь. Сюда ты вернешься в лучшем случае через полтора года.

— Товарищ прапорщик, а куда я? — подскочил Димка.

— Куда надо! Прилетим — увидишь.

На вертушке они летели около часа. По пути всех веселил молодой лейтенант, развозивший по заставам почту, и без умолку рассказывающий смешные истории. Только «купивший» Воинова прапор вполглаза дремал, тихонько посапывая и периодически ударяясь от качки головой о борт вертушки, абсолютно этого не замечая, отчего Димке начало казаться, что мозгов у него нет вообще.

— В Средней Азии всю работу по дому делают женщины, — начал очередную байку лейтенант, — стирают, гладят, полы моют. Для азиатского мужчины посуду помыть — унижение. Вот приходит какой-нибудь узбек в армию служить, а его бац — в наряд по столовой, где и полы помыть надо, и посуду, и парашу вынести. Он в штыки — не буду! Бить его нельзя, уговоры тоже не действуют. А он за живот держится — мол, болит, ничего не могу делать. Как быть? Не будут же за него другие всю работу делать! Я в Союзе на БАМе служил, так у нас один фельдшер из санчасти свой способ лечения подобных умников изобрел. Приводят к нему такого узбека, тот еле идет, при этом сгибается от «страшных болей», которые ему работать не дают. А фельдшер этот, хохол по национальности, фамилия у него интересная — Мельник, внимательно так выслушает, заботливо покивает головой, и таблетку даст выпить. А таблетка — слабительная. Через минуту спрашивает, ну что, мол, не прошел живот? Тот морщится, ой, нет, «сильна балит»! Тогда Мельник глубоко задумается, и дает команду на живот ложиться и портки приспустить. И ставит ему здоровенную клизму! Представляете, слабительное дать, и еще клизму подставить! Тут никакой самый крепкий организм не выдержит. И начинает этого узбека то в холод бросать, то в жар, то бледнеет бедолага, то краснеет. Наконец не выдерживает он, и в туалет просится. А весь фокус заключался в том, что туалет находился на улице, метрах в тридцати от санчасти, и чтобы его не загаживали другие солдаты, туалет постоянно держали под замком. Здоровым таким, амбарным, насквозь проржавевшим, и по той причине чтобы открыть его, требовалась определенная сноровка и несколько минут времени. И начиналась комедия! Все собирались у окон, чтобы понаблюдать, как узбек в туалет сходит…. Несколько шагов он проходит нормально, потом вдруг раз! И замер! При этом, крепко-накрепко сведя ноги…. Народ за животы от смеха держится. Ага, смотрим, отпустило немножко его, и он мелкими шажками начинает семенить к туалету. Вот вроде бы немножко осталось, а он вдруг как замрет, будто наткнулся на что-то, и вздохнуть боится. Мы по полу катаемся, не можем спокойно смотреть на это. А он глаз отвести от заветной двери не может. Тут живот только утихомирится, он — как рванет к туалету! Ноги напряжены и прямы как ходули, при этом еще и сведены, отчего тощий зад виляет из стороны в сторону. Ну, все, вот она дверь, вот спасение, а не тут то было! Ключ в замок вошел, а не поворачивается. Он и так, и этак, а последние силы на сведение ног уходят! Опять замрет — ни чихнет, ни пукнет. Это видеть надо. Зима, туалет, ржавый замок, и дополняющий эту неповторимую картину застывший как легавая перед уткой, узбек. Ну, все, не может больше он! Собрался с последними силами и яростно накинулся на замок, и тот наконец-то поддался! Да только бросив все силы на замок, он ослабил ноги, да и они, видимо, уже не выдержали долгого напряжения, потому что вдруг смотрим, замер наш больной, плечи обречено опустились, ноги расслабились, и сзади на штанах пятно начинало расползаться…. Ох, не могу! Так после этого, вы думаете, он еще хоть раз согласится в санчасть идти? Он будет делать любую самую грязную работу, но только чтобы в санчасть не идти…