— Не спрашивайте меня, я уже не могу на эти вопросы отвечать! — капризно выпалила Ася, но, увидев обиженное Машино лицо, все-таки объяснила: — Упала в овраг вчера на острове, вот и исцарапалась. Там… кусты, колючки.

Ее все утро допекали, все выясняли, что с ней случилось. Не мудрено: на лбу — шишка, лицо — в царапинах, на руке — кровоподтек, по всему телу — синяки.

— Если бы я тебя не знал, подумал бы, что ты сильно подралась с кем-то, — сказал Азат.

— Пожалуйста, пойдемте лучше в сад! — взмолилась Ася.

— И где на острове овраг? — задумалась Маша.

В саду теперь работало много ребят. Это стало такое отрядное хобби. Лена, погруженная в угрызения совести и жалость к себе и Кольке, даже не пыталась узнать, куда после завтрака исчезает половина отряда. Про сад знал Жора.

— Медом им там, что ли, намазано? — удивлялся он.

Жора надеялся сколотить в седьмом отряде серьезную футбольную команду, и его такое садоводческое рвение раздражало.

А сегодня к забору сада подошел Василий Николаевич. Ася рвала репейник, разросшийся под старой яблоней, разогнулась, чтобы отдохнуть, и встретилась с ним глазами.

— Ну, здравствуй, — улыбнулся Василий Николаевич, — девочка из дачного поселка.

— Здравствуйте, — прошептала Ася и мысленно начала прощаться с лагерем. Только куда она поедет? Сейчас, когда так много уже сделано! Да и мама через три дня уезжает, а вернется только в августе. Но разве будет директор ее слушать?

— Можно тебя на минутку? Разговор есть.

Ася бросила траву и перелезла через забор. Ребята смотрели ей вслед.

— Ну, давай поговорим, — почему-то вздохнул Василий Николаевич. Они сели на длинную скамейку-качели.

— Давайте, — с вызовом сказала Ася. А у самой сердце невпопад: тук-тук.

Но директор будто забыл про ночную встречу в лесу. Спросил:

— Где ты так расцарапалась? Здесь?

— Здесь.

— Нравится в саду работать?

— Нравится.

— Это хорошее дело. Замечательное. Даже стыдно немножко, что мне, как директору, эта идея в голову не пришла. Как ты считаешь?

Ася пожала плечами.

— Ася… скажи только: зачем тебе этот сад?

— Сами же говорите, что дело хорошее.

— Говорю. И думаю. Но что-то не верится мне, что десяток мальчишек и девчонок, забросив всякие веселые дела, будут добровольно вкалывать в заброшенном саду.

— А нам нравится!

Василий Николаевич помолчал. Оттолкнулся ногой, раскачивая качели.

— У тебя есть какая-то тайна, Ася. Не расскажешь?

Ася покачала головой. Она могла что-нибудь придумать. Ну, например, что бабушка ей часто рассказывала про этот сад, как они его выращивали в детстве. Или что те отрядные дела, которые Лена им придумывает, не такие уж и веселые. И это была бы почти правда. Но Ася промолчала.

— Просто я мог бы помочь… Ну, инструмент дать, чтобы вы перестали его у Евгения Михайловича таскать… Или можно насос поставить и воду для поливки качать.

— Ой, правда? Как хорошо было бы! — обрадовалась Ася. — А грабли есть? И ведра нам нужны, хотя бы штук пять…

— Есть, есть, все есть, — засмеялся Василий Николаевич и поднялся. — Только я прошу: обед не пропускать, режим не нарушать. А то меня из-за вас уволят.

— Не будем, — пообещала Ася и тоже спрыгнула с качелей.

Она хотела уже идти, но Василий Николаевич взял ее за руки и спросил осторожно:

— Скажи… Ты нашла цветок папоротника?

— Да, — честно призналась Ася, глядя ему прямо в глаза.

Василий Николаевич посмотрел зачем-то на небо, потом провел рукой по щеке, будто проверял, не пора ли бриться, и сказал медленно:

— Что ж… Прасковья… Тебя ведь так на самом деле зовут? Видно, твое желание было важнее моего…

Он отпустил ее руки и пошел прочь. И Ася крикнула ему уже в спину:

— У нас с вами одинаковое желание! Только один цветок папоротника тут не поможет!

Спина директора лагеря окаменела, но Ася этого уже не видела. Она убежала поскорее. Василий Николаевич постоял, посмотрел ей вслед и быстрыми шагами пошел в сторону Ближних ворот. Он кивнул дежурным и углубился в лес. Там директор лагеря Василий Николаевич Огурцов сделал вещь совсем уж странную: свернул с тропинки, отсчитал двадцать семь шагов на север и перед небольшим мшистым холмом встал на колени, не жалея белых брюк. Потом он три раза хлопнул раскрытой ладонью по макушке холма, дернул себя за ухо и негромко позвал:

— Степан!

Первая смена в лагере подошла к концу. Прошла последняя дискотека и прощальный костер. Обменялись адресами и телефонами, фотографиями, подарками, клятвами, признаниями. На пятьдесят метров вокруг Единственного дуба все исписано именами. На ветках дерева памяти пестреют разноцветные ленточки, шнурки и повязки. Только седьмой отряд в этой суете не участвует и смотрит на всех даже как бы свысока: они-то на два дня всего разъезжаются, на пересменку. Так уж подобрался их отряд — на все три смены одним составом. Аленка Чаплашкина всегда так ездит, ей здесь лучше, чем дома. А Наташка Ястрова сбежала от мамы с бабушкой, которые решили вдруг сделать из нее настоящую леди. У Кирилла Евсеева дома грандиозный ремонт. Артема Бельца отправили на все лето дышать полезным сосновым воздухом, а Витюша Ряжских решил доказать родителям, что он самостоятельный взрослый человек, способный прожить без них целое лето. У Насти Вигилянской родители уехали в тур по Европе, а потом пожить на острове Бали, а дочку отправили приобщаться к жизни в детском коллективе и русском обществе. Ну и так далее. У каждого были свои причины купить путевку в лагерь «Светлячок» на все три смены. У Аси, например, папа этим летом преодолевает на велосипеде пустыню Сахару, а мама целых два месяца будет ездить с фондом детской литературы по всей стране, открывать библиотеки.

Не все ребята из седьмого отряда и на пересменку поехали, больше половины в лагере остались. Но Ася решила съездить, пока мама еще дома.

Хорошо дома! Хорошо после большой палаты спать у себя в комнате. Ложиться, когда захочешь, и есть, что нравится.

И даже телевизор хорошо посмотреть, и даже поиграть с близнецами. Только мама очень расстроилась из-за обрезанных кос, а еще больше из-за того, что Ася толком объяснить не хочет — зачем? И где теперь ее коса?

— Сохранили бы, — сердилась мама. — Такое сокровище… Когда теперь вырастет!

«Никогда», — грустно подумала Ася.

— По-моему, тебе грустно, Асенок, — сказала вдруг мама. — Послушай, если ты не хочешь, не возвращайся в лагерь. Поезжай вместе с Соней и Савелием к бабушке.

— Нет, нет! — испугалась Ася.

К бабушке ей очень хотелось, просто жуть как хотелось, но ведь Кольку не бросишь. И сад не бросишь. И как же Сева, Горыныч и Еж? Ася видела, как много они помогали ей. Они работали в саду ночами, когда их никто не видел, и делали такую работу, которую никто, кроме гномов, наверное, и сделать-то не мог. Они распутывали ветки деревьев, которые переплелись между собой, а это совсем, совсем не просто. Сева сказал как-то, что, пока деревья стоят такие спутанные, сад будет оставаться диким, как бы ни выпалывали и ни облагораживали его ребята.

Уставали гномы страшно. Однажды Ася увидела, что они все трое уснули на ветках вишни. Еж свернулся калачиком, положив колпачок под голову, уткнувшись лбом в колени; Горыныч раскинулся широко, вольно и спал сладко-сладко, чуть приоткрыв рот. А Сева лег на ветку животом, обхватил ее руками, свесил ногу…

Ася аккуратно сняла их с дерева, старясь не разбудить, положила в большой лопух и отнесла к Сдобной Булочке.

Та заохала, запричитала, велела стелить постели. Сева рассказал потом, что проспали они два дня, не просыпаясь.

— Нет, я в лагерь поеду, — вздохнула Ася.

— Что-то тебе совсем невесело…

Ася от маминой ласковости чуть не расплакалась, чуть не рассказала все, но вовремя опомнилась и сказала:

— Да нет, просто… Кукумбера жалко.

— Кого? A-а, это Колю? Который упал? Почему Кукумбер?