Что же дальше? Неужели машина сядет на вершины этих тропических гигантов? Неужели ударится с размаху в могучие вековые стволы?

С замиранием сердца пассажиры ожидали каждой следующей секунды. Все ниже… ниже… Вот уже кажется, что машина идет в каких-нибудь двух-трех метрах над вершинами деревьев. Еще секунда – и все будет кончено…

Пилот сделал последнее отчаянное усилие: он перевел мотор на форсированный режим. Мотор издал рев смертельно раненного животного. Самолет вздрогнул всем корпусом и подпрыгнул на несколько десятков метров вверх. Пелена леса словно провалилась вниз, вершины деревьев отступили. Но надолго ли?

Вдруг впереди что-то показалось… Оборвалась бесконечно зеленая панорама леса. На скате пологого горного склона мелькнула открытая площадка. Она была невелика, эта площадка, мерцавшая бледной зеленью травы, но все-таки под самолетом маячила какая-то плоскость. С высоты она казалась ровной, гладкой…

Самолет спускался все ниже. Пилот выключил мотор и начал гасить скорость, выравнивая машину над землей. И вдруг резкий толчок о землю… Еще толчок… Машина побежала по травянистому полю. Оно было совсем не таким безобидным, каким казалось сверху: поле было в рытвинах и камнях. Самолет, еще полный инерции стремительного движения, высоко подпрыгивал, пассажиры ударялись о стенки, о сиденья, друг о друга…

Внезапно перед машиной вырос большой обломок скалы. Пилот сделал бешеный рывок – он хотел развернуть машину и избежать смертельного столкновения…

Но поздно! Самолет врезался в камень. Раздался страшный грохот. Столб обломков и пыли взлетел высоко над землей…

Впоследствии Степан не раз пытался восстановить в памяти эти последние минуты перед катастрофой. Но события развивались с такой быстротой, а нервы были так напряжены, что все случившееся не успело закрепиться в его сознании. Степан хорошо запомнил только, что после удара самолета о скалу его с силой бросило вперед и подкинуло вверх. Он больно ушиб голову о потолок и чувствовал, что по лицу течет кровь. Он в страхе стал искать Таню и нашел ее позади себя, еще дальше от разбитого носа самолета. Она отделалась лишь несколькими синяками. У Степана отлегло от сердца. Он достал носовой платок и наскоро перевязал им голову. Потапов с трудом вылезал из-под груды баулов и чемоданов, обрушившихся на него в момент катастрофы. К счастью, он тоже не пострадал, если не считать здоровенного синяка под левым глазом. В общем, советским пассажирам явно повезло. Но дело было, конечно, не столько в счастье, сколько в том, что они сидели в средней части самолета. Что же до негров и мальчика-стюарда, находившихся в хвостовой части, то они остались совсем невредимы. Несколько царапин на руках и голове в таких случаях не идут в счет.

Гораздо хуже обстояло дело с теми, кто сидел в передней части самолета. Пилот и «алмазный король» были убиты сразу. Полковника Менца ранило в грудь, генерала Гордона – в плечо, у Бингхэма была сломана ключица и рука, и он тихо стонал от боли. Капитан Лесли и механик Браун изрядно ободрали руки и ноги, но, в общем, мало пострадали.

После первых минут оцепенения начались поиски выхода из машины. Это несколько облегчалось тем, что при ударе о скалу самолет раскололся на две части. Сначала на землю выскочил Потапов. Он помог выйти Степану и Тане. За ними последовали другие.

Таня быстро осмотрела голову Степана.

– Ты, Степа, отделался пустяками! – обрадовавшись, сказала она. – Через два-три дня пройдет… Посмотрим, что у других.

Началась эвакуация из самолета тяжело пострадавших. На это потребовалось немало времени и усилий. Раны генерала и бурского полковника были болезненны, но не опасны. Когда Таня приблизилась к ним со своей медицинской сумкой, полковник Менц, сделав оборонительный жест, резко бросил:

– Что вам угодно, мадам?

– Я хотела бы помочь вам, – мягко сказала Таня. – Я – врач, и у меня есть кое-какие медикаменты…

– Врач? – с явным недоверием повторил полковник. – Как это странно, в самом деле…

В его голове, видимо, никак не укладывались понятия: врач и красивая женщина. В конце концов бур все-таки смирился и отдал себя в распоряжение Тани, которая, ловко разрезав его одежду, занялась антисептикой и лечением раны. Как тут пригодилась Тане ее походная аптечка! Вскоре полковник Менц был тщательно перевязан и с удивлением почувствовал, что ему стало значительно легче. После опыта полковника генерал уже без сопротивления покорился указаниям Тани. Хуже всего обстояло дело с Бингхэмом. Сложный перелом его правого плеча и руки был очень болезнен и требовал гипса. Но где возьмешь гипс в африканских дебрях? И все-таки Таня с помощью Потапова вышла из затруднения. Александр Ильич сделал из деревянных обломков самолета достаточно прочный лубок, который и наложили на перелом Бингхэма.

Пока Таня занималась своими больными, другие с опаской осматривали местность, куда они так неожиданно свалились. Люди сугубо городские, они чувствовали себя в тропическом лесу совершенно потерянными. Советские путешественники тоже настороженно посматривали на лес: ведь до сих пор им никогда не приходилось бывать в африканских джунглях. Правда, Потапов в юности не раз путешествовал по тропическим лесам… сидя за книгой. Но одно дело – продираться сквозь девственные заросли с героями Майн Рида, и совсем другое – продираться сквозь них на самом деле.

Совсем иначе чувствовали себя оба африканца – Бенсон и Киви. Они родились и выросли в центрально-африканских лесах, принадлежали к двум родственным племенам народа банту и говорили на близких наречиях. Свалившись сейчас с неба на землю, они, в сущности, оказались в привычной с детства обстановке. Правда, Бенсон прожил около четверти века в египетских городах и несколько поотвык от джунглей, изнежился, отяжелел. Но, что ни говори, он был банту! И прошлое быстро возвращалось к нему, будя вековые инстинкты племенной жизни.

Еще более «дома» почувствовал себя Киви. Парню шел двадцать первый год. Он знал английский язык и провел два года в Каирском университете. Но это не заглушило в нем навыков и привычек обитателя африканских дебрей. Киви прекрасно понимал и чувствовал природу своей земли, умел читать язык тропических лесов, саванн, рек. Он будто ожил, выпрямился и всем видом своим говорил, что попал в родную и любимую стихию.

Все быстро поняли, что Бенсону, а особенно Киви суждено сыграть большую, может быть, даже решающую роль в дальнейшей судьбе путешественников. Именно поэтому Петров и Потапов сразу же попытались привлечь обоих негров как товарищей по несчастью, притом как вполне равноправных товарищей, к общей борьбе с грозившими опасностями. Но тут они столкнулись с глухой оппозицией со стороны бурского полковника и генерала Гордона. Конечно, и тот и другой хорошо сознавали, что в сложившейся обстановке без помощи негров им не обойтись, и они хотели воспользоваться этой помощью, но лишь при условии, что негры ни на секунду не забудут о том, что они всего лишь негры, и будут знать «свое место». Пусть негры показывают дорогу, пусть негры тащат на своих плечах багаж, пусть негры по ночам дежурят у костра и отгоняют диких зверей – да, пусть негры делают все это! Но не дай им бог забыть о цвете своей кожи! Этого ни генерал, ни полковник не потерпели бы. Советских людей глубоко возмущало такое отношение к африканцам, но они не пытались вступать в безнадежные дискуссии с расистами, а решили проводить свою линию явочным порядком.

– Ничего, ничего, – с усмешкой сказал Степану Потапов, – естественный ход вещей собьет с расистов немало спеси.

Этот «естественный ход вещей» дал о себе знать очень быстро. Надо было похоронить погибших при катастрофе. Их расплющенные тела были с трудом извлечены из самолета, из карманов убитых взяты документы и деньги, составлен акт об их смерти, подписанный Таней как врачом и еще тремя пассажирами. Затем нужно было приготовить могилу. Генерал, который считал себя старшим по чину среди оставшихся и потому бесспорным командиром всей группы, резко бросил, обращаясь к неграм: