Даже когда на столе возле лампы с зеленым абажуром, единственной вещи, которая осталась от отца, он не увидел шелковой ленты, его это не озадачило. Сергей не стал ее искать, когда понадобится, сама найдется. Он бесцельно, обошел свои апартаменты, вернулся в комнату и не раздеваясь, лег на пронзительно заскрипевший, всегда разложенный кровать-диван. При малейшем движении его истеричные пружины издавали аппассионато возмущенного скрежета. Одна из них, хорошо ему знакомая, проткнув специально подстеленное одеяло, уколола его в самое уязвимое место, где-то пониже спины.

Изрядно повозившись, репатриируя злокозненную пружину в недра дивана и обезопасив себя от дальнейших ее происков «броней» из одеяла, он долго лежал, глядя в низко нависший потолок, размышляя о несносном характере каверзной пружины. В тесной квартире и мысли приходят какие-то никчемные, подумалось ему. Дневное дежурство совершенно его измотало, доведя до последнего предела усталости. Он лежал, не испытывая никаких чувств, у него не было, ни сил, ни желания приготовить себе что-то поесть, ни о чем-то думать, либо чем-то заняться. Но, самое отвратительное, ‒ он не мог и заснуть.

Немного погодя, выждав, когда Сергей расслабится, его незаметно с четырех сторон обступили стены его жалкой обители, навалились и начали душить. Медицинской наукой доказано, чем меньше площадь жилища, тем сильнее в нем происходит деградация личности. В хрущевках она достигает максимума, человек в них быстро тупеет.

Мало кто любит понедельники.

Любить их вообще-то не за что. Гораздо больше тех, кто их не любит, кому по душе воскресенье, а еще лучше, пятница. К последним, относился и Алексей, но в этот раз он никак не мог дождаться понедельника. Что довольно таки странно, даже благовоспитанные англичане называют понедельник не иначе как Monday, а ведь хороший день «Monday» не назовут.

В понедельник утром Алексей зашел в отдел депозитарного обслуживания, где сидя за столом, делал вид, что усердно работает Геннадий Иванович Напрасный. Геннадий Иванович ненавидел понедельники и все, что было связано с началом трудовой недели. Но в банке надлежало постоянно и неустанно демонстрировать занятость. Это была одна из основополагающих условностей, при помощи которой, сотрудники создавали видимость бурной деятельности. Алексею, который не страдал от офисного рабства, этого было не понять.

Гена тактично не стал спрашивать у Алексея, зачем ему это понадобилось, а сразу обозначил плату за вход: «Сто баксов, и я тебе его покажу в любое время дня и ночи». Ударив по рукам, они договорились, что сегодня после работы Гена покажет вход в катакомбы. Однако по дороге к станции метро «Днепр» Гена ненавязчиво, ‒ или, точнее сказать, со всей навязчивостью, на которую он был способен, присосался к Алексею, как пиявка, и высосал из него все силы своими расспросами, зачем, да для чего, ему понадобился этот вход?

Алексей на ходу придумал отговорку, что, дескать, хочет показать подземелье своим приезжим друзьям. В ответ на это Гена скептически ухмыльнулся и со свойственной ему наглостью громко изрек Алексею на ухо:

‒ Рыба ищет, где глубже, а человек, что плохо лежит…

Когда Гена чуял запах выгоды, он становился липучим, как муха с помойки. Его назойливое любопытство остудило только предложение Алексея сказать ему правду, если Гена согласится показать вход не за сто, а за пятьдесят долларов. Эта возмутительно бестактная пропозиция оскорбила Гену до глубины души. Разыгрывая уязвленную добродетель, он надулся, как мышь на крупу и ненадолго умолк.

Стоя в раскачивающемся вагоне метро над сидящим перед ним Геной, Алексей с неприязнью разглядывал его сверху. У Гены были выцветшие щетиноподобные брови и морщинистое, оплывшее книзу лицо, как у спившегося актера с вылупленными водянисто голубыми глазами. Ничего примечательного, типично русская наружность, все бесцветно тусклое, а землистого цвета кожа наводила на мысль, что он всю жизнь просидел в погребе.

Разительный контраст представляла сидящая рядом с Геной девушка лет двадцати. Ее волосы, выкрашенные в неправдоподобно черный цвет, торчали во все стороны копной, напоминающей кляксу. Мочки ушей оттягивали ободья зеленых пластмассовых серег, а в сами уши были вставлены наушники плеера. На крыльях носа, бровях и нижней губе поблескивали пирсинговые украшения в виде металлических шариков, пуговиц и гвоздиков. Она с упоением читала картинки в пестром журнале, жевала жвачку, слушала плеер, вертелась, ерзала и раскачивалась, подпевая звучащей в голове музыке, и вдобавок ко всему, дрыгала ногами, обутыми в ядовито-красные ботики.

Выйдя из метро, Алексей и Гена пошли по узкому тротуару вдоль Набережного шоссе вниз по течению Днепра. Они миновали склад стройматериалов и приземистый двухэтажный дом с замурованными окнами. В нем было что-то угрюмо-немое, враждебное, не исключено, что в нем долго и больно пытали людей. Затем они шли вдоль длинного забора из металлической сетки, ограждавшего стоянку машин. Когда забор кончился, Алексей заметил, что Гена незаметно что-то высматривает на обочине дороги. Алексей не стал его спрашивать, что он ищет. Почему? Алексей не смог бы на это внятно ответить. Скорее всего потому, что Гена никогда не вызывал у него симпатии, теперь же он испытывал к нему острую антипатию.

Так и есть! На узком гранитном бордюре Гена искал белую царапину в виде стрелы, острием она указывала направо в сторону крутого склона. Склон весь порос жухлой травой, усыпанной сухими листьями, из которой торчали одинокие стебли лебеды. Когда-то это был правый берег Днепра, он поднимался перед ними почти отвесным обрывом. Они начали взбираться вверх по склону, пока Гена не остановился перед воткнутой в землю веткой. Он легко вытащил ее из земли и стал осторожно разгребать ею опавшие листья вперемешку с хворостом и рыхлой землей.

— Вот он, вход! — Гена обрадовано показал на небольшую ямку под ногами.

Быстро темнело, и в сгущающихся сумерках Алексей ничего не видел. Наклонившись едва ли ни до земли, он светил перед собой дисплеем мобильного телефона. Много света эта штуковина не давала, и ничего похожего на вход он не нашел.

— Давай сто баксов! — протянув руку, затребовал Гена, вперив в Алексея выпученные глаза мороженого окуня. Его ультимативный тон задел Алексея.

— Я тебе их дам, если покажешь вход. А пока, могу дать только в морду, — пересилив в себе желание, сделать это сейчас же, ответил Алексей.

— Да ты, что́… Ослеп?! — заподозрив неладное, не своим голосом вскрикнул Гена, — Это тот самый вход, или я тебе в него заползти должен?! — всполошено заголосил Гена, брызгая слюной.

— Ты мне пока ничего не должен, гной поганый, — веско сказал Алексей, представив, как выбьет тырсу из этой паскудной гниды. — Но деньги ты получишь после того, как покажешь вход.

Гена ногами в модных остроносых штиблетах принялся разъяренно разгребать листья, и Алексей увидел полукруглую дыру около полуметра, открывшуюся прямо перед ним. Расщедрившись, Гена достал спички и осветил ее, это действительно был вход в подземелье. После этого они вместе забросали вход ветками и листьями, и Алексей отдал Гене честно заработанные сто долларов.

Но Гене этого показалось мало, он уже раскатал губу и не мог угомониться. Он относился к тем халявщикам, которые подобно африканским гиенам, за десятки километров нюхом чуют запах поживы и профессионально падают на хвост. Из всех «хвостовых» Гена был самый хвостовой и по пещерам он рыскал с одной целью, хоть чем-нибудь да поживиться. Тайной мечтой его было найти клад. Вот так, ни с того, ни с сего, взять и найти кучу золота! Но кроме куч дерьма, пока ничего не находил. Его знали и на дух не выносили киевские спелеологи.

— Ты что-то задумал? — проглотив обиду, вкрадчиво спросил Гена, искательно заглядывая Алексею в глаза. Он на все был готов, чтобы так или иначе, но уж хоть как-нибудь что-то урвать.