И почувствовал чей-то далёкий, едва ощутимый отклик.

___***____

Стеклянному Деду было сразу и хорошо, и плохо. Он растворялся, забывал себя, и это было хорошо. Ведь, он забывал все плохое, что с ним творилось, уходила боль, исчезал страх, больше не было свистящего острого стекла, которого он так боялся.

А что до плохого, до того, что исчезали лица друзей и знакомых, так это были мелочи. Он давно уже их не видел, и никто из них ни разу не пришел его навестить.

Значит, и не нужны они ему.

Он устремлялся в выси, о которых никогда и не думал, терял себя, а остатки его существа все сильнее заполняло единственное желание — притянуть, вобрать в себя то, что было где-то там, наверху.

Далёкий, едва слышный зов снизу коснулся его, словно кто-то хорошо знакомый положил руку на плечо. Едва-едва касаясь.

Но этого хватило. Дед Харитон услышал зов, который был обращен именно к нему. Он был кому-то нужен.

Кому?

Он хорошо знал этого человека.

Человека?

И он сам, значит, тоже человек?

То, чем Харитон становился, сжало его горло так, что потемнело в глазах, потащило за собой, окончательно растворяя в общем потоке, создающем колдовскую чашу.

Но на краткий миг бывший порубежник полностью обрел себя.

И увидел полные надежды глаза.

Он не помнил, как зовут этого человека.

Зато помнил, как он с другом приходил и говорил с ним. Помогал.

Делал очень простые, но такие нужные вещи.

И сейчас шепнул одно слово — «Помоги».

Стеклянный Дед попытался встать — его держали крепкие широкие ремни.

Тогда он сделал то, что когда-то умел, но чего страшно боялся.

Вокруг него засвистели осколки колдовского стекла, вспарывая душу, взрезая сознание, и это было очень страшно.

Старый порубежник закричал и умер.

Исчезла всего одна нить, сплетавшая чашу.

___***____

Лишь на миг изменилось гудение, исходившее от чаши, лишь мгновение звенящей тишины повисло и прошло.

Лис тявкнул и толкнул чашу передними лапами.

Закричав, Якут стиснул основание вихря, сдерживая существо, которое пыталось из него вырваться и неотрывно смотрело на него провалами беззвездной пустоты, выпивая душу.

Великан с посохом и Медведь толкнули чашу вместе с Лисом.

Взмахнул крыльями вернувшийся гигантский Филин, вихрь ударил, чаша закачалась и начала падать, теряя равновесие и осыпаясь по краям

___***____

В Яви Якут покачнулся и, так же, как смерч на изнанке мироздания, обхватил колдуна. Крепко сжал.

Сцепившиеся в неистовом объятьи фигуры окутал морозный туман. Сгустился, превратился в прорастающее ледяными ветвями-иглами дерево, которое росло, поднималось к потолку, уперлось в него, и вдруг со звоном распалось.

Ледяные осколки полетели во все стороны. задевая всех, кто оказался на их пути. Стас прикрыл лицо рукой.

Снежная пыль осела.

Якут с трудом развел руки, сделал шаг назад.

Пиджак на нем потрескивал — ломалась насквозь промороженная ткань.

Колдующий Стужу завалился на бок. Ударился об пол и раскололся.

О том, что произошло дальше, каждый рассказывал по-разному. Кто что увидел, ухватил, у кого что успело обработать сознание.

Ниула помнила, как летела на нее моргра, видела, как раскрывалось ее туловище, превращаясь в огромную пасть, усеянную присосками и еще какими-то мерзкими наростами. Она только успела шагнуть в сторону и, не думая, полоснуть поперек саблей.

Как исчезла из кресла девочка, Ниула вообще не заметила.

Ивану больше всего запомнился грозный гул, от которого затряслись стены зала. Он раздался в тот момент, когда женщина с землисто-серым лицом и безумными провалами глаз выдернула девочку из кресла и закрыла собой.

Он помнил, как страшно кричал майор Хацкий, отрывая руки женщины от ребенка, а потом, вдруг, поперхнулся, закашлялся и начал как-то робко, по-детски трогать выросшую из шеи рукоять ножа. Ноги его подломились, и он упал с помоста.

А женщина побежала к двери, и девочка сжимала ее так крепко, что рука у нее побелела, и эту руку Стас запомнил, она ему потом долго снилась.

В этот момент он решил, что все кончилось, но, оказалось, что еще нет. Совсем нет.

Из клубящихся теней выступил человек, и тонкими изящными пальцами, с которых стекали завитки тьмы, коснулся Якута.

Тот кашлянул и оступился.

Ниула по-кошачьи взвизгнула, и рубанула тень. Но там, где только что стоял человек в костюме-тройке, уже никого не было.

Якут тяжело оперся на плечо Ивана,

— Знаешь, мне что-то присесть надо. Вон оно как, время-то приходит.

Он сел на постамент.

— Ты, Вань, посмотри… Верно ты с чашей…

Иван все еще держал тонкий мир, видел, как рассыпается зеленым дымом чаша и беззвучно поднимается, растворяясь в недосягаемой тьме, что живет где-то там — по ту сторону Всего, чёрный смерч.

Он смотрел, и думал, что его привычный мир снова изменился навсегда.

Хотя, нет.

Навсегда — это неправильно.

До следующего изменения,

Ниула села рядом с Якутом и взяла его за руку.

Молчала.

С оторванного уха капала кровь, но девушка не замечала. Сидела, склонив голову, и просто держала Шамана за руку.

Вдруг стало очень тихо.

Люди смотрели друг на друга и поражались этой тишине. Скрип двери показался нестерпимо громким. Привалившись к косяку, в проеме стоял порубежник. Смотрел и улыбался. Сплюнул вязкую кровавую слюну,

— Слышь, Федул Дементьич, а мы продержались…

— Сколько? — дёрнул плечом Федул.

— Трое.

— Добре. Выносите наших. Гонца шли, пусть Старшой всех сюда отправляет. Ну, кого положено. Только, сначала, вон, бабу с дитёнком заберите. найдите, что им надеть, ну — сам знаешь.

Стас знал, что когда все совсем кончится, его начнет трясти.

Но это будет потом.

Он все смотрел на вцепившуюся в плечи мамы девочку и думал — почему именно она. Почему именно к этому ребенку рвался смерч из глубин за пределами Мироздания?

Бедный перепуганный ребенок.

Очень перепуганный.

Очень уставший.

Очень опасный ребенок.

Якут уходил спокойно и легко.

Сергий приказал везти Шамана в Особый приказ, где его положили в чистой светлой горнице. Пришел уже знакомый врач, внимательно посмотрел Шаману в глаза.

Тот улыбнулся, покачал головой.

Врач коротко кивнул,

— Понимаю. Но осмотреть должен.

Осмотрел, поднялся, похрустывая коленями, и вышел.

Ниула не отходила от Якута, сидела в углу комнаты в изголовье и смотрела на всех тёмными сухими глазами.

Врач хотел осмотреть и её — не дала.

Только зачесала на оторванную мочку уха прядь слипшихся от крови и пота волос.

Иван сидел на кровати, смотрел на Шамана и молчал.

Под утро Якут кашлянул, поморщился и тихо попросил,

— Ниула, ты, девочка, выйди. Ваню проводить надо.

Иван подумал, что Шаман заговаривается, и от этого внутри образовалась холодная пустота. Неужели, вот, так. Всё?

Ниула поцеловала Якута в холодный висок и вышла.

— Ты, Вань, думал, что там, в других мирах? Какие они? — Шаман отходил. Лицо заострялось, глаза уже смотрели на что-то невидимое, но говорил он ясно и очень спокойно.

— Думал, конечно, — улыбнулся он, посмотрев на Ивана, — и о том, что над ними тоже думал. Я это Звездным Трактом зову, Вань. По нему каждый пойти может, да не каждый видит. Хорошо там, Вань.

Говорить Шаману было все тяжелее, но он не останавливался и не передыхал. Только руку Ивана нашарил и сжал покрепче.

— Дай руки. На лоб мне клади, — приказал Шаман.

Лоб у него был сухой и холодный.

— Вместе пойдём…

___***___

Они светились. Переливались оранжевым, белым, фиолетовым, зелёным и миллиардом других цветов и оттенков, которым не было названия в человеческих языках.

Цвета смешивались, текли, сияли, исчезали в волнах тьмы, настолько глубокой и бархатной, что она испускала собственный черный свет.