Велика сила рекламы и печатного слова! Когда я на следующий день вошел в свою приемную, то застал в ней трех пациентов, ожидавших меня. Это было началом моего успеха. Теперь, когда я считаю свою жизнь оконченной, могу сказать смело, что в то время я был действительно выдающимся врачом. Моя способность к постановке диагнозов граничила с вдохновением, с первого же взгляда на больного я угадывал его недуг, угадывал то, до чего даже более опытные врачи с трудом доходили после самого тщательного осмотра и исследования.

С того памятного события моя практика росла с каждым днем; клиенты прибывали отовсюду, так что, делая подсчет своим заработкам в конце второго года моего пребывания в Денчестере, я увидел, что за последние двенадцать месяцев получил свыше девятисот фунтов наличными и должен был дополучить еще около трехсот фунтов. Большую часть последней суммы я считал как бы несуществующей, так как положил себе за правило никогда не отказывать больному в своем содействии потому только, что он не в состоянии заплатить мне. После случая с майором мои отношения с сэром Джоном Беллом стали в высшей степени натянутыми (он некоторое время отказывался встречаться со мной даже на консилиумах), хотя я всегда старался не становиться поперек дороги такому старому и опытному практику. Но все вокруг сознавали, что я как врач стою выше него, и он ни разу не осмелился отвергнуть или критиковать мою манеру лечения. Я шел в гору, и мы с женой уже могли рассчитывать, что года через три будем не менее богаты, чем сэр Джон Белл.

Беда пришла нежданно. К этому времени мы с Эммой были женаты около трех лит, и она готовилась стать матерью.

Эмма настаивала, чтобы я сам принял на себя обязанности акушера, но я боялся, что мне слишком тяжело будет видеть ее страдания и что я буду взволнован в те минуты, когда для врача необходимы полнейшие хладнокровие и невозмутимость.

И вот однажды я случайно столкнулся на одной консультации с сэром Джоном Беллом. Старик с необычайно дружелюбным видом подошел ко мне и спросил:

– Я слышал, дорогой Терн, что у вас в семье ожидается счастливое событие?

Я отвечал утвердительно.

– Предлагаю вам свои услуги в этом деле. Надеюсь, вы признаете, что тут долголетняя практика что-нибудь да значит.

С минуту я колебался, хотя сэр Джон действительно был знающий и опытный акушер и, по-видимому, собирался воспользоваться этим случаем для нашего примирения. Я колебался не из-за какого-нибудь предчувствия, а лишь потому, что моя жена не желала ничьего ухода за собой, кроме моего. Я уже хотел сказать ему об этом, но подумал, что старик сочтет это за страшную обиду и возненавидит меня больше прежнего. Мне пришлось поблагодарить его и согласиться, и мы расстались весьма дружелюбно.

Когда я сообщил об этом Эмме, она признала, что я не мог поступить иначе, и примирилась. Пришло время, и у меня благополучно родилась дочь, прелестный ребенок, белокурый, как мать, с такими же темными глазами, как у меня.

На четвертый день после родов, позавтракав, я поднялся в спальню жены, которая до этого чувствовала себя прекрасно. К своему удивлению я застал ее несколько слабой, и она жаловалась на головную боль. Не просидел я у нее и десяти минут, как прибежал слуга и сказал, что меня ожидают в приемной. Поцеловав Эмму и поправив ее подушки и одеяло, чтобы ей было удобнее лежать, я поспешил вниз, попросив ее постараться заснуть.

Пока я принимал и выслушивал больного, сэр Джон Белл явился к моей жене. Когда пациент уходил и сэр Джон спускался сверху, вбежал посыльный от лорда Колфорда, жена которого должна была родить. Посыльный требовал меня немедленно к своей госпоже, жене первого богача, банкира и баронета, лечить которого считалось завидной долей для любого врача Денчестера. Схватив хирургический набор, я тотчас же отправился вместе со слугой. Я уже выходил из дома на улицу, когда услышал, как сэр Джон крикнул мне что-то вслед, чего я не разобрал. Я ответил, что спешу, и поговорю с ним после, на что он, как мне показалось, крикнул:

– Ладно!

Это было около трех часов пополудни. Но роды леди Колфорд были такими тяжелыми и сложными, что я возвратился домой только в восемь часов вечера.

Я немедленно поспешил наверх к жене и, осторожно войдя в ее комнату, увидел, что она спала; сиделка дремала на диване рядом. Осторожно приблизившись к постели, я поцеловал жену прямо в губы и, сойдя вниз, поспешил к своей больной и провел у нее безотлучно всю ночь.

Вернувшись к себе около восьми часов утра, я застал ожидавшего меня в приемной сэра Джона Белла, и с первого взгляда на его лицо понял, что произошло нечто ужасное.

– Что случилось? – спросил я.

– Что? Да то, что я вам крикнул вчера вслед, но вы не захотели остановиться и выслушать меня. А потом я нигде не мог поймать вас. У вашей жены родильная горячка. Я вчера уже полагал, что это так, а сегодня не остается ни малейшего сомнения!

– Родильная горячка! – прошептал я. – В таком случае я погиб!

– Не падайте же духом, будьте мужчиной, у нее сильный организм, и нам, наверное, удастся вырвать ее из когтей смерти!

– Но вы забываете, что я принимал роды у леди Колфорд! И отправился к ней прямо от постели моей жены!

– Да! Это не совсем приятно… Ну что ж, будем надеяться на благополучный исход. Только в другой раз, когда вам будут кричать что-нибудь, будьте добры остановиться и выслушать.

Мы простились очень сухо.

Через неделю моей жены не стало, а спустя десять дней последовала за ней в могилу и прелестная леди Колфорд.

Оправившись от горя, я поспешил написать сэру Томасу и выразить ему глубокое сочувствие по случаю постигшего его несчастья, невольным виновником которого явился я. В ответ на это письмо я получил следующую записку, раскрывшую мне настоящее положение дел. Сэр Томас Колфорд писал так:

Сэр Томас Колфорд крайне удивлен тем, что доктор Терн считает нужным добавлять лицемерие к убийству.

А спустя несколько дней полицейский инспектор вручил мне ордер на арест по обвинению в умышленном убийстве леди Колфорд.

Ночь я провел в денчестерской тюрьме, а наутро предстал на допросе, причем для разбора моего дела была назначена специальная сессия суда. Меня обвиняли в преступной небрежности и злонамеренных действиях, вызвавших смерть леди Бланш Колфорд.

После обычного допроса свидетелей, установившего факт моего пользования леди Колфорд, а также факт и причину ее смерти, пришла очередь сэра Джона Белла, и я мысленно порадовался, что наконец-то он объяснит в чем дело.

После ответа на вопрос о степени заразности родильной горячки сэр Джон перечислил подробности рокового дня, когда я был вызван к леди Колфорд.

Сэр Джон утверждал, что при посещении моей жены он убедился по ряду симптомов, что у нее родильная горячка. В сущности, это было ложью, так как в тот день, по его же словам, он еще только подозревал возможность болезни, а удостоверился в ней лишь на другой день. «Тогда я поспешил от своей пациентки, – продолжал лживый старик, – чтобы предупредить доктора Терна, который выходил из своей приемной. Но прежде чем я успел произнести хоть слово, он стал хвастаться, что за ним только что прислали от лорда Колфорда, жена которого должна родить. Я посоветовал ему отказаться от этого лестного предложения: „У вашей жены родильная горячка, а сиделка говорит, что вы были сейчас у ее постели“.

Тогда Терн возразил мне, что этого не может быть, так как он только что видел свою жену и нашел ее совершенно здоровой, если не считать легкой головной боли.

Он заявил, что не может отказаться от такого блестящего случая, быть может единственного в его практике, и что принимать роды у леди Колфорд все-таки будет. «Смотрите, любезнейший, – сказал я, – если что-либо случится, то вас вправе будут обвинить в предумышленной и преступной небрежности». – «Очень вам благодарен за предупреждение, но ручаюсь, что ничего с ней не случится: я свое дело знаю и сам отвечаю за свои поступки», – заявил Терн, схватил свой чемоданчик и выбежал на крыльцо».