Шуршание ног становится громче. Я бесшумно спускаюсь ниже и врастаю в ступеньки, не обращая внимания на то, как твердые края врезаются в кости. Надеюсь, вниз никто не посмотрит. Я должен увидеть, что происходит.

Мимо проезжает кровать. Точнее даже не кровать вроде наших, а скорее каталка с хорошо смазанными колесиками. Ее везут два ангела смерти. Обыкновенная медсестра и силуэт, который невозможно не узнать. Хозяйка. От одного только ее вида я машинально соскальзываю на ступеньку ниже. Хозяйка не похожа на остальных медсестер. Она видит все. Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, кого они везут к лифту. Фигура неподвижна, но в ней угадывается женщина. С края каталки шелковой паутиной свисают светло-рыжие волосы.

В детстве бабушка читала мне книжку про паутину. Хорошая была книжка.

«Не нужно волноваться… Если не вы, то я».

Я смотрю и не верю собственным глазам. Меня снова тошнит. Не хочу больше смотреть. Ничего не хочу видеть.

— Видимо, она переборщила со снотворным, — говорит Хозяйка.

— Ее нашла я, — отзывается медсестра, которая идет с ней. По голосу, видимо, молодая. К тому же, кажется, она в шоке. Почти как настоящий человек. — Не понимаю только, зачем ей это.

— Должно быть, ее профпригодность оценили некорректно. — Голос Хозяйки звучит мягко, но все равно в нем нет ни намека на эмоции. — В последние несколько дней ее поведение было нестабильно. Я надеялась, она уедет с остальными домой.

Двери лифта раздвигаются, и каталку закатывают внутрь.

— Я свяжусь с Министерством и сообщу о случившемся, — добавляет Хозяйка, входя в лифт. — А вы отдохните. Ни от кого из нас уже ничего не зависит.

Прежде чем лифт вновь оживает, мне удается рассмотреть ее лицо. Холодное, непоколебимое, пустое. Как мертвое, но бьющееся сердце зверя по имени Лазарет.

Дождавшись, когда медсестра уйдет в свое крыло, я бегу вниз к себе в спальню и сворачиваюсь на кровати в клубок, как Клара. Только клубок в моем исполнении злой и испуганный. Лифт затихает, и я жмурюсь, заставляя себя уснуть. Однако сон все не идет. Во рту привкус металла, в животе тяжесть. Наша медсестра исчезла в лазарете. Уверен, это как-то связано со мной и Луисом. С результатами наших анализов. С той ссорой, которая произошла у нее с Хозяйкой. Может быть, ее чем-то накачали за ужином? Подмешали снотворное в какао? Или в стакан вина? Зуб даю, все это организовала Хозяйка. Но почему? Мозг переполняют жуткие мысли, рожденные из сгустка в животе. С нами все совсем не так. Нас забирают из дома, потому что мы дефективные. Что бы с нами ни делали, это не имеет значения. Мы порченный товар. Но наша медсестра была здоровой. Нормальной. И все же она исчезла в лазарете, а оттуда не возвращаются. Я думаю о ней и пытаюсь вспомнить ее лицо. Думаю о плакатах на стенах в церкви, об именах, написанных на бумажках. У нашей медсестры даже этого не будет.

Я знаю, что больше ее не увижу. Пусть Хозяйка провернула это втихаря, все равно это убийство. Мы приехали сюда умирать, а медсестры — нет. Буквально чувствую, как меня зовет кабинет внизу. Надеюсь, что когда вломлюсь туда, сумею найти имя нашей медсестры. Не для того, чтобы повесить бумажку на стене в церкви, конечно. Все это пыль. Пройдет год или два, и не останется никого, кто помнил бы имена на плакатах. Но за пределами дома все иначе. Мне нужно знать имя медсестры, потому что мы с Кларой сбежим. Я прокричу это имя всему миру в каждой газете. Чтобы услышали, узнали родные нашей медсестры. Не может быть так, чтобы о нас все забыли. Не может, и все тут.

Что с ней делают там, наверху? Пытаются спасти или просто бросили умирать? А может быть, она уже была мертва на той каталке.

Я думаю о Генри, Эллори и обо всех остальных. О себе, Луисе и Уилле, о Томе, Джейке и Кларе. Наверное, я их всех хоть капельку, но люблю. Даже тех, с кем вообще не разговариваю. Думаю о лифте, о том, как тихо ночью, и об одиночестве.

Я плачу и не могу остановиться.

Впервые они поехали с родителями в Корнуолл, когда Тоби было пять. И выбрали не фешенебельный отель с переполненными пляжами, а маленький домик в старой деревушке, далеко от берега. Домик наверняка стоил маме с папой целое состояние, но они даже не заикнулись о цене. Они пили чай с вареньем, плавали в бассейне и исследовали маленькую бухту неподалеку. Туда почти никто не ходил, потому что большинство отдыхающих валялось вплотную на пляжном песке, стараясь высосать максимум из двухнедельной летней свободы.

Родители смеялись и искали крабов вместе с Тоби, шлепая босыми ногами по краю прибоя. А когда впервые взяли его в бухту, он плакал от страха. Сам надул нарукавники для плаванья так сильно, что они беспощадно сдавливали руки, но все равно перед бескрайней гладью моря казалось, что одних нарукавников мало.

Не то что в бассейне. Море пугало Тоби. Даже за горизонтом оно не кончалось. Тоби представить себе не мог, что что-то может быть таким большим и бесконечным, как море. В бассейне он боялся утонуть даже с нарукавниками, если не будет отчаянно плескаться и барахтаться. А в море… он боялся, что его отнесет течением в открытые воды, где он останется посреди темных волн один навсегда.

Но каждый раз мама и папа в отпуске смеялись и весело плескались, пока Тоби не привык. Ему было лет десять, когда он научился не бояться и по-настоящему отдыхать у моря. Ему стали нравиться мамины сказки о русалках и волшебстве, которое кроется под водой, но он никогда в эти сказки не верил. Ему понравились приливы и отливы, прохлада морской воды, но иногда он засматривался в бескрайнюю даль и думал, как было бы ужасно утонуть и безвозвратно затеряться в одиночестве глубоко-глубоко под водой.

— Прости, что уснула, — шепчет за завтраком Клара. — Как-то само так вышло.

— Все путем, я тоже спал.

Я стараюсь вести себя как ни в чем не бывало, но сегодня все вокруг выглядит иначе, словно стало чересчур ярким и резким. Слишком реалистичным. О медсестре не хочу никому рассказывать, тем более Кларе. Такие вести приведут к разговору о повторном анализе, а о нем говорить хочется еще меньше. Я люблю Клару, но теперь храню от нее сразу два секрета. Может быть, у нее тоже есть секреты. Может быть, у всех нас есть тайны, которыми мы ни с кем не делимся.

Хозяйки не видно, а у двух медсестер возле буфета с едой лица нейтральные, как всегда. Хотя уверен, она им рассказала о случившемся. Без всякого аппетита беру тарелку омлета с беконом и возвращаюсь за стол. К счастью, все из нашей спальни выглядят так себе.

— Башка трещит, — говорит бледный Уилл, чей взгляд с самого пробуждения тусклый и унылый. — Везде все болит.

— У тебя похмелье, — ухмыляется Том.

— Ну, если алкоголь доводит людей до такого, не догоняю, почему все пьют.

Луис молчит, но то и дело нервно косится в мою сторону. Я на него даже не смотрю. Нет у меня времени на его паранойю. У Уилла обычное похмелье, а Хозяйка ночью убила нашу медсестру. Эти слова как неотвязный мотив у меня в голове, и все равно случившееся кажется невозможным. Не осталось ничего, в чем можно было бы не сомневаться. Возникает чувство, будто стены дома сдвигаются и норовят меня раздавить.

— Снег все еще лежит, — говорит Уилл. — Можно снеговика закончить. Пойдем, Луис?

Гений кивает.

— Кто-нибудь из вас был в церкви?

Над нами стоит Эшли. Его слова падают в воздух так внезапно, будто кто-то надолго задержал дыхание и резко выдохнул. Мы переглядываемся. Эшли по-прежнему спит в нашей спальне, но мы с ним больше не разговариваем.

— А что? — интересуется Том.

Сегодня за разговоры отвечает он. Может, оно и к лучшему. Когда мы с Кларой сбежим, ему придется стать боссом в четвертой спальне.

— Был или нет? — повторяет Эшли.

— Нет, — отвечаю я. — Какого рожна кому-то из нас переться в твою дурацкую церковь?

Я четко и ясно помню каждый плакат, но мысленно повесил на стену еще один, без имени, только с надписью «Она была доброй, поэтому Хозяйка ее убила».