Я не раз взбирался на всяческие горы, но никогда мне не приходилось так трудно, как сейчас, когда я с мучениями преодолевал ступеньку за ступенькой. Наконец я добрался до нашего этажа и поковылял к спальне, даже не взглянув на Спинка, который сидел за столом в комнате для занятий.

– Ты выглядишь просто ужасно! – с тревогой воскликнул он. – Что случилось?

– Я заболел, – прохрипел я.

Войдя в нашу комнату, я бросил шинель на пол, с трудом стянул сапоги и упал на койку лицом вниз. Никогда в жизни я не чувствовал себя так ужасно. Вчера я узнал, что меня почти наверняка отчислят, и это казалось самой страшной судьбой из всех возможных. Сегодня я понимал, как глупо себя вел. Всего один день назад я еще мог стать разведчиком или дослужиться до офицера из рядовых. У меня оставался шанс стать достойным сыном-солдатом. Теперь я потерял честь, мое существование – позор для моей семьи. Живот пронзила острейшая боль, и я на какое-то время полностью утратил связь с реальностью, а потому сообразил, что Спинк вошел в спальню вслед за мной, только после того, как он заговорил.

– Не ты один заболел. Тристу совсем плохо – и дело не в похмелье. Орон отправился за доктором. А Нейтред час назад сам пошел в лазарет. Что ты ел во время праздника? Нейтред сказал, что виновато какое-то тухлое мясо.

– Оставь меня в покое, Спинк. Мне просто плохо.

Больше всего на свете мне хотелось обо всем рассказать Спинку, но у меня не было сил. Кроме того, сержант настоятельно рекомендовал мне помалкивать. За неимением других вариантов я решил последовать его совету. Стараясь дышать медленно и глубоко, я пытался успокоиться. Однако тошнота только усилилась. Я сглотнул и закрыл глаза.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я понял, что заболел по-настоящему. Сначала мне казалось нормальным, что мое ужасное физическое состояние полностью отражает кошмарные душевные муки. Я слышал, как в коридоре вырвало Триста. Потом мне удалось задремать, а проснулся я от прикосновения чьей-то холодной руки к моему пылающему лбу. Я с трудом повернулся и увидел, что рядом с моей койкой стоит доктор Амикас.

– И этот тоже, – озабоченно сказал он кому-то. – Как его зовут?

– Кадет Бурвиль, – услышал я усталый голос Спинка. Перо заскрипело по бумаге. Заметив, что я открыл глаза, доктор попросил:

– Расскажи, что ты ел и пил во время праздника. Постарайся вспомнить все.

– Я не давал Колдеру ту дрянь, которой он отравился, – с отчаянием проговорил я. – Я лишь привез его домой. Он был без сознания, когда я его нашел.

Доктор Амикас наклонился и внимательно вгляделся в мое лицо.

– Значит, это был именно ты? С тебя причитается за экипаж, кадет, но сейчас мы об этом забудем. А Колдера я видел сегодня утром. Очень тяжелый случай отравления алкоголем. Но он выживет. Просто некоторое время ему будет паршиво. И все же, что ты пил и ел вчера вечером?

Я попытался вспомнить.

– Картошку. Немного мяса. И еще что-то. Да. Каштаны. Я ел жареные каштаны.

– А что пил?

– Ничего.

– У тебя не будет неприятностей, кадет. Мне просто нужно знать. Что ты пил?

Мне уже изрядно надоело, что меня обвиняют во лжи. Однако гнева больше не было – мне хотелось заплакать. Все тело болело.

– Ничего, – повторил я, с трудом сглотнув. – Я ничего не пил. А Колдер про меня солгал.

– Колдер часто лжет, – небрежно заметил доктор, словно это был общеизвестный факт. – Кадет, ты можешь раздеться и лечь в постель?

Я провел рукой по груди и с удивлением обнаружил, что все еще одет. Когда я начал возиться с пуговицами, доктор кивнул, словно получил ответ на какой-то вопрос. Я услышал, как кто-то закашлялся, а потом у него началась рвота. Доктор нахмурился и снова заговорил. Теперь его голос звучал сурово. Только в этот момент я обратил внимание, что его сопровождает помощник.

– А вот и еще один. В этой казарме нужно объявить карантин. Спускайся вниз и скажи сержанту Рафету, чтобы поставил у входа желтый флаг. Никто не должен выходить из Карнестон-Хауса. И никого сюда не впускать.

Похоже, помощник был счастлив покинуть нашу спальню – через мгновение я услышал, как он быстро спускается по лестнице. Я сел, чтобы снять сапоги, и комната закружилась в дикой пляске. Нейт и Корт лежали на своих койках. Нейт свесил голову вниз, и его рвало в предусмотрительно подставленный таз. Корт лежал неподвижно. Испуганный Спинк стоял у окна, скрестив на груди руки. Я начал неловко стягивать рубашку.

– Доктор Амикас! Что вы здесь делаете? Я послал за вами час назад!

Услышав голос полковника Стита, я непроизвольно вздрогнул. Когда он, стуча каблуками, вошел в спальню, мне вдруг показалось, что все это дурной сон. Полковник с трудом сдерживал ярость. Его лицо покраснело, он задыхался – очевидно, бежал по лестнице.

– Полковник, немедленно покиньте казарму, – холодно произнес доктор Амикас. – В противном случае вы рискуете остаться здесь вместе с этими кадетами. Положение очень серьезное, и я не склонен к полумерам. Сейчас весь Старый Тарес в опасности.

– Колдер серьезно болен. Я послал за вами час назад, но мне передали, что вы-де заняты. Тогда я сам пришел в лазарет, однако мне сказали, что вы отправились в Карнестон-Хаус. И я действительно нахожу вас здесь ублажающим страдающих от похмелья кадетов, в то время как у моего сына началась лихорадка. Это недопустимо, сэр. Я возмущен!

– Лихорадка! Проклятье! Значит, я опоздал. Если только… – Доктор нахмурился и замолчал.

Мне наконец удалось стащить с себя рубашку. Я бросил ее на пол, рядом с сапогами. Теперь мне предстояло расстегнуть ремень.

– Я требую, чтобы вы немедленно отправились к моему сыну. Это приказ. – Полковника трясло от ярости.

– В Академии следует немедленно объявить карантин. – Доктор говорил так, словно обдумал все варианты и принял решение. Похоже, он даже не слышал полковника. – Это совершенно необходимо. Боюсь, мы столкнулись с первыми случаями чумы спеков на западе. Симптомы совпадают с теми, что я видел два года назад в форте Геттис. Если повезет, мы успеем остановить ее распространение прежде, чем эпидемия начнется в городе.

– Чума спеков? Этого не может быть. Так далеко на западе не было зарегистрировано ни одного случая чумы. – Полковник был потрясен и разом потерял уверенность в себе.

– А теперь зарегистрировано, – отрешенно молвил доктор Амикас.

Я заговорил, даже не подумав о субординации. Мне казалось, что мой голос доносится издалека.

– В городе вчера были спеки. На празднике. В шатре с уродами. Они показывали танец Пыли.

– Спеки? – в смятении воскликнул полковник. – Здесь? В Старом Таресе?

– Они были больны? Ты уверен? – вмешался доктор.

Я покачал головой. Комната медленно вращалась вокруг меня.

– Они танцевали, – сказал я. – Танцевали. Женщина была очень красива.

Я попытался улечься в постель, но комната завертелась, и я упал. И вокруг меня сомкнулся мрак.

О тех днях у меня остались крайне расплывчатые воспоминания, словно я смотрел на происходящее сквозь плохо отшлифованные линзы. Лица слишком низко наклонялись надо мной, звуки были чересчур громкими, свет слепил, я не узнавал комнату, где очутился. Напротив моей кровати находилось окно, и от яркого зимнего света болели глаза. В комнате стояли и другие кровати, и все они были заняты. Я слышал кашель, звуки рвоты и стоны. Моя собственная жизнь исчезла. Я не знал, куда попал.

– Пожалуйста, послушай меня.

Рядом со мной сидел санитар с тетрадью и карандашом в руках.

– Сосредоточься, кадет. Доктор требует, чтобы все пациенты ответили на вопросы, в каком бы состоянии они ни находились. Возможно, это последнее важное дело, которое тебе предстоит сделать в жизни. Ты дотрагивался до спеков?

Мне было все равно. Я хотел только одного – чтобы он побыстрее ушел. Тем не менее я попытался.

– Они бросали в нас пыль.

– Ты прикасался к спекам или они дотрагивались до тебя?