Шельм замер перед дверью, распахнул её и склонился в поклоне, с вызовом глянув из-под шутовского колпака, зазвеневшего бубенцами.

— Прошу, — обронил он, с положенной долей почтения.

Ставрас не улыбнулся. Молча вошел и не обернулся, даже увидев, как на секунду промелькнул магический контур, змейкой струясь по стенам к единственному окну.

— Что ты задумал? — тихо спросил он.

Но шут не ответил. Обошел его и шагнул к проему окна. Распахнул его в ночь, перегнулся через узкий подоконник, и развернулся лицом к лекарю. Ставрас к тому времени оказался от него в двух шагах. Шельм улыбнулся грустно и в тоже время по мальчишески, провел ладонью по лицу, запустил пальцы в волосы. Неудачно сдвинутый колпак полетел вниз, звеня в воздухе бубенцами. Но то, как он приземлился на мягкую траву, Ставрас уже не услышал, потому что в этот момент от Шельма, стоящего на фоне оконного проема, ярко освещенного луной и звездами, осталась только голова. Точнее, так ему показалось в первый момент. Ставрас растерянно моргнул, и лишь потом понял, что вместо одежды шут теперь был завернут в непроглядно черное покрывало. И магия его, на миг проявившая себя, уже не показалась дракону такой чужой, как прежде. Напротив, теперь она ощущалась как своя, родная. Он шагнул ближе, и тяжелый, черный бархат соскользнул к ногам обнаженного тела. Повис на подоконнике. Волнами разметался по полу. Белоснежная кожа на фоне луны, отражая и впитывая её свет, засеребрилась, превратив обычного вздорного мальчишку в мифическое существо с блестящими ночными бликами глазами и ореолом тайн, спрятанных за шутовской душей. Последний шаг и губы в губы.

— Я так боялся тебя потерять.

— Так держи меня, иначе я упаду, — прошептал Шельм в ответ, садясь на подоконник и обхватывая плечи Ставрас руками. И добавил, не отрывая глаз от потрясенного взгляда, — Я доверяю тебе, больше чем себе. Если уронишь, я умру.

И резко откинулся назад, Ставрас чудом удержался от крика. И подхватил его, не давая упасть. И снова глаза в глаза и доверительно с улыбкой:

— Я, правда, умру.

Лекарь посмотрел на землю у него за спиной и увидел выросшие из травы ледяные иглы, на одной из которых застыл молчаливым подтверждением его слов, проткнутый насквозь пестрый колпак. Мальчишка затеял смертельно опасную игру.

— Ты, переигрываешь, — с трудом скрывая собственное волнение и… нетерпение, пробормотал лекарь в шею шуту с должной строгостью в голосе.

— Нет. Ведь ты когда-то удержал возлюбленную. Неужели теперь не удержишь меня?

— Это было очень давно, и мы говорим о драконах.

— О да, я — не дракон. Я намного легче.

— Трудней, — припечатал лекарь, но мальчишка его не услышал, вскинул ноги на талию и скрестил щиколотки за спиной.

Одна его рука проскользнула между ними, и Ставрас дернулся, попытавшись втянуть его обратно в комнату, но не успел. Позади него словно бы выросла невидимая стена, а Шельм и одной рукой легко справился со всеми застежками на брюках. Лекарь запаниковал, как мальчишка. Такого в его жизни еще не было, и сердце заныло от испуга и почти щенячьего, недостойного мужчины восторга.

— Я пораню тебя, — прошептал он едва слышно, уже зная, что не сможет отказаться от него сейчас, просто не сможет. Как не мог не вернуться, не мог не спешить, не мог не полюбить и измениться, изменяя и его, ради этой любви. — Пораню… если ты, конечно…

— Нет. Только с тобой. — Отозвался мальчишка, и в голосе его мелькнула насмешка, но лекарь не успел ответить на нее, потому что шут весь выгнулся в его руках и вскрикнул, — Ближе!

Мелькнула мысль, что Шельм не зря вспомнил про защитный контур, теперь их никто не услышит, и не увидит даже с улицы. И он подчинился, но, помня, что может причинить боль, не спешил. Он проникал в молодое, горячее тело медленно и осторожно. Терпеливо раздвигая неподатливые мышцы. Вслушивался в тихий иступленный шепот над ухом и впитывал его в себя до последнего слова.

— Не могу без тебя… не могу… я умирал тут один, а ты… я умирал…

— Прости… — шептал он в ответ, сцеловывая шепот с губ, щек и даже с глаз. Сцеловывая страхи и отчаяние, поселившееся в сердце. И был в этот момент уже не собой, а кем-то другим. В чьей груди сливались две души, и два сердца бились в унисон, подчиняясь немыслимому, почти мучительному в своей нарочитой медлительности ритму двух разгоряченных тел. Они так сильно стремились слиться друг с другом, что это у них получалось. Волшебство. Самая темная и древняя магия мира.

И Ставрас держал своего ненаглядного шута над пропастью, как истинный дракон, перед которым не покорились, а которому доверились и сложили крылья. И он рычал в тонкую шею, рычал, чувствуя соль и горечь чужих слез на своих губах. И когда мальчишка забился в его руках, захныкал, как новорожденный младенец, подхватил его под бедра, отступил на шаг, и протрубил в открытое окно человеческим горлом драконий клич любви. Этим лекарь сорвал магический контур, словно его и не было, нисколько не заботясь, что могут подумать сородичи, если его услышат. Драконы все поняли правильно и промолчали. Радужный вернулся. И благодарит мир, который даровал ему любовь.

Ставрас держал Шельма на руках, сидя под окном, завернув все еще обнаженное тело в черный бархат. Лекарь дышал глубоко и ровно, зарывшись лицом в растрепанные, голубые волосы, и с жадностью вдыхал до боли знакомый, ни с чем не сравнимый запах шута. А мальчик-шут, пробравшись ладонью под его рубашку, слушал мерный стук успокаивающегося сердца, и сонно сопел в ухо.

— Шельм?

— М?

— Насчет той девушки…

— Если хочешь, я брошу эту затею.

— Её подослали именно к тебе?

— Да. Но у них разведка явно сплоховала, они, представляешь, до сих пор не ухом, не рылом, что я масочник, это раз. А, во-вторых, они все еще думают, будто слух о том, что я с тобой, всего лишь удачный ход с моей стороны, ну или затянувшаяся шутка.

— И ты этим воспользовался?

— Да. Но я же сказал, если не хочешь…

— Обидишься, если скажу, что хочу?

— Нет. — Шельм открыл глаза и приподнял голову, — Я тоже подумал, что ты если и разозлишься, то простишь и поймешь, что это ради интересов государства.

— Да? А, по-моему, уж больно удачный момент ты выбрал, чтобы прижать её в темном углу. К тому же, если она Жрица Оракула, вряд ли она на самом деле так уж стремилась к контакту такого сорта.

— О, да, — насмешливо протянул шут, — Они же там все такие непорочные скромницы. Но вообще, должен же я был высказать свое веское "фи" некоторым чешуекрылым.

— То есть я прав, и ты нарочно это подстроил?

— Ага. Понравилось?

— Еще как. Я, знаешь ли, как никогда близок к тому, чтобы тебя придушить.

— Вау, милый, что я слышу? Это сцена ревности?

— Нет. Это сцена возмездия, за праведные муки…

— Совести?

— Шельм!

— Что Шельм? Должна же быть хоть какая-то моральная компенсация?

— У кого? У тебя или у меня?

— У меня, конечно!

— А возле окна — это сейчас, что было?

— Она и была. Моя компенсация. — Нахально объявил шут, за что и получил подзатыльник.

— Стой и не вертись! — потребовал Ставрас, но Шельм словно нарочно (ну, конечно, нарочно, как еще?) обернулся на его голос. И лекарь почти зарычал, ему все никак не удавалось закончить хотя бы первичный осмотр.

— Да, ладно тебе. Живу и здравствую, что тебе еще нужно? — заявил шут, поставленный на небольшую скамеечку, чтобы лекарю было удобнее водить руками вдоль его тела, не прикасаясь при этом.

Ставраса грела только одна мысль, что этого неугомонного мальчишку все же удалось убедить не раздеваться ко сну, прежде чем начать осмотр на предмет перемен в магических уровнях, циклах и прочего. Пока результаты его только радовали, но он все равно считал, что рано обольщаться. Все действо проходило в Радужном дворце, где их оставили на ночь чуть ли не насильно. После того, как Шельм отвел Ставраса к уже готовящейся ко сну Рокси, и та со счастливым смехом побежала обниматься. А Ставрас ошалело моргал, осознав, наконец, как много он пропустил, ведь жена королевича сейчас уже была на седьмом месяце беременности и смотрелась просто очаровательно с округлым животиком, легким, здоровым румянцем на щеках и сияющими глазами. Вот только даже обнимая её в ответ, лекарь остался лекарем. Отстранив от себя девушку, он вздохнул и подвел её к кровати, усаживая.