— Дядька Игнат, что случилось?

— Александровский централ и пересылка взбунтовались! Всю охрану вырезали и постреляли. Сейчас под две тыщи вооружённых каторжан на Иркутск прёт! — успел эмоционально ответить мне Филинов и выскочил на улицу.

"Вот это номер! — изумленно думал я, возвращаясь в строй, где меня нетерпеливо ожидали юнкера. — В моем мире такого события вроде бы не было. Хотя это сейчас не важно. Что может сотворить толпа вооружённых уголовников, пускай даже не две тысячи, а двести зэков, я себе представлял очень хорошо. И в самом Иркутске чуть ли не каждый второй ссыльный. Это была…опа, с большой буквы!"

Я встал в строй на своё место и тихо произнёс:

— Бунт в Александровском централе и пересыльной тюрьме. Охрану перебили. Каторжники идут на Иркутск.

Информация по цепочке тихой волной пошла по шеренгам влево и вправо, пока не достигла последних в строю. После этого строй юнкеров вновь замер монолитом.

"Что мне известно об Александровском централе и пересыльной тюрьме, — думал я, попеременно напрягая мышцы тела, чтобы они не застывали при стойке смирно. — В принципе ничего. Не интересовался этим вопросом. О том, какие сейчас армейские подразделения есть в Иркутске для отражения данной опасности, также информации практически не имею. Как-то не сложилось узнать за время учёбы, да и не до этого было. Единственно, что могу предположить, что наш конный казачий взвод юнкеров, вернее всего прикрепят к Иркутской казачьей сотне".

Мои размышления прервались приходом офицеров училища. В клубах морозного воздуха в коридор вошёл начальник училища в сопровождении сотенного командира войскового старшины Химули, и остальных обер-офицеров. Из комнаты дежурного по училищу появился сотник Головачев, который подал команду "смирно" и поспешил с рапортом к полковнику Макаревичу.

Выслушав рапорт Макаревич, повернувшись к строю, и не отнимая правой руки от среза папахи, произнес:

— Господа юнкера, по приказу генерал-губернатора Горемыкина личный состав училища приведён в боевую готовность для участия в подавлении бунта каторжан Александровского централа и пересыльной тюрьмы. Конный взвод под командованием сотника Головачева поступает в распоряжение сводного отряда иркутской казачьей сотни, под общим командованием войскового старшины Химули. Пешие взвода остаются в расположении училища до особого распоряжения генерал-губернатора. Вольно!

Отдав команду, полковник Макаревич повернулся к офицерам и произнёс:

— Господа офицеры, проследуем в мой кабинет для постановки задач.

После того как офицеры потянулись за начальником училища, строй юнкеров чуть расслабился. Воспользовавшись моментом, я повернул голову налево и тихо спросил юнкера Васильева, который стоял через одного человек от меня:

— Алексей, а каторжан в централе и на пересылке много может быть?

— Тимофей, — Васильев склонил голову вперёд, чтобы увидеть меня. — Я точно не знаю, но слышал, что централ рассчитан на тысячу каторжан первого разряда. Там в основном содержаться осужденные без срока, а в пересыльной тюрьме ещё больше народа содержаться может. Оттуда в основном дальше в Сибирь каторжников отправляют. На Нерчинскую каторгу и другие.

Юнкера в строю внимательно слушали наш диалог.

— А охраны там много было? — спросил я.

— К чему этот вопрос, Тимофей? — тихо спросил старший портупей-юнкер Забелин.

— Если каторжане охрану перебили, надо же знать, сколько им оружия в руки попало, — ответил я.

Тихий гул согласия с моим вопросом прокатился по строю.

— Точно не скажу, — ответил Васильев. — Надзирателей человек пятьдесят, а сколько солдат в конвойной службе не знаю. Рота точно должна быть.

"Не слабо, — подумал я про себя. — Минимум сто пятьдесят стволов, а, вернее всего, больше".

— Я интересовался историей Александровского центра и пересыльной тюрьмы, — раздался голос "хорунжего" Волкова, будущего или уже настоящего первого поэта Приамурья. — Если пригнали новый этап и прибыли команды, чтобы этапировать каторжан дальше, то и две роты наберётся.

С данным юнкером, у которого опекуном был командир Амурского конного полка полковник Винников, у меня были несколько натянутые отношения. До моего поступления Леонид Волков был "звездой" училища. Всем юнкерам было известно, что как начинающий поэт, во время обучения в Гатчинском сиротском институте императора Николая I он сочинил стихи в честь прибытия императрицы Марии Фёдоровны. Данный поэтический опус был милостиво принят августейшей особой. Кроме того, императрица порекомендовала познакомить Леонида с известным поэтом Аполлоном Майковым, который благословил будущего юнкера как начинающего талантливого стихотворца.

В своём времени в Интернете попались несколько стихотворений поэта Приамурья. Я не особый ценитель виршей, но данное четверостишье Леонида Волкова мне запомнилось:

Я видел одетый вечерним туманом

Холодный, сердитый Байкал.

Как дикий степняк под казачьим арканом, —

Он злобно и тяжко дышал…

С моим появлением в училище и распространением информации о моём авторстве нескольких песен, которые начали быстро распространяться по Приамурью и Забайкалью, "звезда" Волкова несколько потускнела. Поэтому наши взаимоотношения, из-за некоторой ревности со стороны Леонида назвать дружескими можно было с трудом.

— Это ещё с сотню винтовок, — произнёс Забелин. — И на складах централа и тюрьмы, что-то должно быть. Однако-с, неплохой арсенал у каторжан собраться может.

— У нас если сложить казачью сотню, наш взвод, да еще ополченцев из иркутских казаков шашек двести пятьдесят наберётся. Разметаем эту сволочь в клочья, — тихо вступил в разговор "войсковой старшина" Пляскин.

Над строем взвода пронёсся одобрительный гул.

"Порвать в клочья — это, конечно, замечательно, — подумал я. — Только как бы такие шапкозакидательские настроения не стали нам всем боком. Не знаю и не представляю, какое сопротивление могут оказать местные каторжане, но в СССР был организован спецназ внутренних войск, основной задачей которого на первом этапе являлось обезвреживание лиц, захвативших заложников. В первое время, как правило, во время бунтов на зоне.

Далее, с учётом криминализации общества задачи расширились, обезвреживались уже организованные преступные группы, ликвидировались вооруженных формирований. Страна узнала и увидела как спецназ и войска МВД пресекают массовые беспорядки, борются против терроризма и прочее. Помню, при командировке в Чечню пересекался с офицером вованом, который носил краповый берет. Много за рюмкой чая он рассказал историй про зверства и хитрости зеков, и какой он сложный противник, когда чувствует свою силу. При этом, об экзаменах на получение крапового берета какие только легенды не ходили".

Мои размышления прервал сотник Головачев, который, подойдя к нашему взводу, скомандовал:

— Взвод, смирно! В составе сводного казачьего отряда выдвигаемся по тракту в Александровский централ. В течение получаса осуществить полную подготовку к маршу. Портупей-юнкерам проконтролировать, чтобы все были надлежащим образом экипированы к трех-четырёх дневному походу. Вопросы?! Вопросов нет. Вольно! Разойдись!

После команды сотника началась организованная суматоха. Оседлать лошадей. Набить необходимым для похода перемётные сумки. Дополучить патроны. Дополнительно утеплиться.

Во время подготовки, удалось переброситься парой слов с дядькой Игнатом, который пообещал мне, что если отряд пойдет мимо его дома, то он забросит в сани обоза, который под его руководством будет сопровождать наш отряд мой "Гевер", все патроны к нему и ранец.

Где-то через час наш взвод в двухшереножном конном строю ожидал построения всего отряда на окраине города, откуда начинался наезженный тракт до централа. Этот путь был улучшен и расширен после того как Александровский централ сгорел около трёх лет назад. И на постройку новой тюрьмы были брошены большие силы Иркутского губернаторства. Тогда и была расширена и прорублена вместо тропы практически прямая дорога от Иркутска до централа. И она была короче, чем путь по Ангаре. С учетом того, что последнюю неделю снегопадов не было, можно было рассчитывать, что ускоренным маршем за светлое время отряд сможет пройти около семидесяти вёрст до места бунта. Если кто по дороге не встретится.