В той ситуации все средства были хороши, и даже такой гордый патриот, как де Голль, ухватился за идею Вансистара.

— Вы самая подходящая фигура для представления плана Черчиллю, — сказали ему.

Будучи столь же безусловным патриотом, Черчилль берет проект на рассмотрение и, не скрывая его утопического характера, требует мнения своего правительства, которое заседает практически постоянно. Правительство относится к идее благосклонно, и, пока оно обсуждает точные формулировки, в тринадцать тридцать де Голль звонит по телефону Полю Рейно из кабинета премьер-министра.

— Я рядом с Уинстоном Черчиллем. Готовится что-то неслыханное для единения двух стран. Черчилль предлагает учреждение франко-британского правительства, — говорит он и, увлеченный своим желанием убедить, добавляет: — Только подумайте, господин председатель, вы могли бы возглавить франко-английский кабинет!

При этих словах Черчилль машет рукой, чтобы умерить его пыл.

На другом конце провода Рейно отвечает:

— Я согласен. Это единственное решение, но надо действовать масштабно, а главное — быстро. Это вопрос минут, поскольку здесь брожение. Перезвоните мне, как только сможете.

В шестнадцать часов де Голль передает текст, одобренный лондонским кабинетом и записанный Рейно карандашом под диктовку. Вот основные положения:

— Приезжайте как можно скорее, — сказал Рейно де Голлю.

Беседа была перехвачена службой прослушивания, которая подала рапорт генералу Лафону, а тот в свою очередь поспешил ознакомить с ним маршала Петена.

Совет министров Франции собирается в семнадцать часов. Британское предложение не встречает у министров никакого отклика. Рейно — единственный, кто его защищает. Тогда вновь возвращаются к вопросу об остановке боевых действий.

Тут Жорж Мандель вмешивается в обсуждение и заявляет, что надо положить конец неспособности совета к управлению. И дает понять, что в этом совете представлены две группировки: храбрецы и трусы. Его речи не проливают бальзама на дискуссию. Рейно, чувствуя себя в явном меньшинстве, закрывает заседание, заявив, что ему надо переговорить с президентом республики наедине.

Становится ясно: он подает в отставку. Но с каким исходом? Он ждет, надеется, предполагает, что, как это часто бывает во время министерских кризисов, президент республики оставит его на должности, поручив сформировать новое, более однородное правительство, удалив таким образом самых слабых его членов. Но самым слабым оказывается сам Альбер Лебрен, не обеспечивший председателю совета никакой поддержки. Он просто принимает его отставку. Выйдя от него, Рейно говорит:

— Мы неизбежно катимся к кабинету Петена. Главное, чтобы в Министерство иностранных дел не пролез Лаваль.

В двадцать один час сорок пять минут маршал выходит из особняка на бульваре Вильсона и с помпой, благодаря стараниям генерала Лафона — полицейская машина, эскорт мотоциклистов, — отправляется к президенту республики, у которого находится Рейно. Маршал входит, держа в руке машинописный листок со списком своих министров.

Несчастье свершилось.

Со своей стороны, генерал де Голль в сопровождении неизменного Спирса прилетает на самолете, предоставленном в его распоряжение Черчиллем, и в двадцать один час тридцать минут высаживается в Мериньяке. Прибыв в префектуру на улице Виталь-Карл, он узнает, что уже не является министром.

На следующее утро остается выполнить еще несколько формальностей. В первую очередь решить проблему Лаваля, этого человека с физиономией угольщика, несмотря на неизменный белый галстук. Даже на самом дне драмы личные амбиции брали верх над событиями. У Лаваля с Петеном состоялась беседа, длившаяся десять минут. Выйдя от Петена, Лаваль объявил, что не принял предложенное ему Министерство юстиции, к которому прилагалось вице-президентство в Совете, но, как и просил, получил Министерство иностранных дел. Это неожиданное решение маршала вызвало гневный протест со стороны Вейгана, который заявил, что «нельзя бросать Францию в руки немцев». В сопровождении Шарлеру, управляющего делами набережной Орсе, он проникает к Петену и добивается, чтобы тот вернулся к прежнему решению. Узнав об этом, взбешенный Лаваль отказывается войти в правительство. А его друг Марке, которому прочили Министерство внутренних дел, из солидарности делает то же самое.

На место, в котором было отказано Лавалю, назначается Поль Бодуэн. Он сразу же созывает послов Англии, Соединенных Штатов и Испании. Послу Испании г-ну Лекуерика Бодуэн вручает торопливую, написанную от руки ноту, в которой просит испанское правительство, используя все свое влияние на немецкое правительство, выяснить условия прекращения боевых действий.

Бодуэн просит посла Великобритании, чтобы его правительство рассмотрело ситуацию не в юридическом духе, но с дружеским сочувствием. Кроме того, Бодуэн заверяет его, что адмирал Дарлан отдал необходимые распоряжения, чтобы военный флот не был сдан.

Те же обещания он дает поверенному в делах Соединенных Штатов и просит доставить его послание Апостольскому нунцию, чтобы тот передал просьбу о перемирии итальянскому правительству.

Маршал собирается употребить остаток утра, чтобы подготовить заявление для французского народа.

В половине первого вся страна слышит из своих радиоприемников, как дрожащий и надломленный голос читает беспомощный текст, направленный на то, чтобы воздать должное всем солдатам и пролить бальзам на все раны, и содержащий, в самой середине, невероятную по своему тщеславию фразу: «Я приношу в дар Франции самого себя, чтобы смягчить ее несчастье».

В тексте имеется и другая фраза — главная, единственная, которую необходимо было усвоить и которая будет усвоена: «С болью в сердце я говорю вам сегодня, что надо попытаться остановить бои».

Никто не заметил того, что заявление было опрометчиво, преждевременно и почти преступно. Спеша ухватиться за поражение, Петен своей фразой «Попытаться остановить бои» окончательно деморализовал войска. Сколько солдат подумало, что раз уж все кончено, то они могут сложить оружие, оставить поле боя захватчику!

В половине десятого вечера Бодуэн, сознавая допущенную оплошность, распространяет коммюнике, в котором говорится, что борьба продолжается. Некоторые подразделения, особенно кавалерии, приняли поправку всерьез.

Со своей стороны, генерал де Голль, если можно так выразиться, уже забежал вперед. Рано утром он вышел из отеля «Монтре», где провел ночь, перешел через площадь Великих Людей и в сопровождении адъютанта лейтенанта Жоффруа де Курселя добрался до аэродрома, где его догнал генерал Спирс. В самолете, предоставленном в его распоряжение Черчиллем, де Голль увозил в качестве подъемных сто тысяч франков, которые Рейно передал ему накануне из секретных фондов, осуществив тем самым последний акт своего правления.

В час, когда Петен выступал по радио, де Голль, временный генерал и министр на две недели, был уже в Лондоне, где готовился войти в Историю.

Я уже не помню, где услышал требование о прекращении огня. Во всяком случае, мы были еще на Луаре. В памяти всплывают названия: Шалон, Куршан… Знаю лишь, что 19 июня получил приказ «держать» гавань Энгранд и восемь километров реки выше по течению.