Утром по видеосвязи она соединилась с биологами и запиской поблагодарила их за уют, вкусные гостинцы и великолепное зрелище у водопоя. Она извинилась, что не сможет пока навещать их.

После завтрака Яа ушла в горы, а затем, вернувшись, немного поиграла в «Пятнашки» и снова отправилась в горы, и так повторялось пять раз на дню. К вечеру девушка была совершенно утомленной, и нийто не смог бы сказать, что она отдыхает, оградив себя от малейшего беспокойства.

Прошло несколько дней, и при очередной связи ее новые знакомые вскользь, чтобы не обидеть ее, заметили, что, очевидно, она чересчур увлекается игрой в «Пятнашки», почти не отдыхает, хотя выражение их лиц говорило: Яа просто измождена!

Спустя неделю она выглядела свежее, и биологи пошутили — замечания мужчин иногда все же действуют. Яа улыбнулась…

Минуло много дней. Как-то забавный маленький кибер притащил ей письмо и не отдавал, пока Яа не сыграла на стене мелодию модного танца. Видно, кибера науськали его хозяева. Тявкнув «спасибо» металлическим голосом на старом звуковом языке, он убежал.

Письмо было от Иэрга. «Мне грустно сознавать, что ты безответственно относишься к идее нашего брачного союза, когда-то одобренной и нами обоими. Но я все еще жду, у нас прекрасная программа на будущее — я вновь проверял ее на машине. Одумайся, Яа! Очень прошу тебя».

Письмо на этом не кончалось, но Яа не захотела продолжать чтение.

Однажды вечером биологи вызвали ее на связь.

— Милая Яа, — просил старший. — С вами жаждет побеседовать Ион. Не заглянете ли к нам?

Как она соскучилась по Иону! У нее сердце рвалось вон, когда была нажата кнопка связи, на экране появилось объемное изображение улыбающегося Иона, немножко постаревшего за это, видно, нелегкое для него время.

— Яа, девочка моя, страшно рад тебя видеть! Кажется, прошла целая вечность. О, горный воздух тебе на пользу! Только почему я не вижу блокнота для записей? Или ты собираешься только слушать? Или в Улу ты позабыла обо всем на свете?

— Нет, — произнесла первое слово Яа, точно боясь своего голоса, зазвучавшего на людях впервые. — Блокнот не понадобится. Я страшно соскучилась и…

Ион сжал руками перильца кресла.

— Как? — недоуменно мигнул он звездочкой. — Невероятно! Я все предполагал… Но в такие короткие сроки… Эх, сердце, глупое сердце! Яа, девочка моя!..

— Венька! — позвал зачитавшегося мальчишку пастух. — Отвлекись!.. Дров принести надо. Сходи, пока картошку чищу.

Венька без всякой охоты оторвал глаза от книги, поправил очки и лишь потом вышел из-за стола, снял с вешалки шапку, нахлобучил на голову.

— Смотри-ка, герой! Кожух, кожух надень! — крикнул вслед пастух.

— Надену, — буркнул Венька.

На крыльце он остановился, застегнул пуговицы — к ночи крепко подмораживало. Зима выдалась очень суровой, порой термометр показывал минус десять.

Звезды проступали ясно. Одни казались очень далекими, другие были ближе, одни мерцали ярким желтым светом, другие светили блекло, а некоторые ты видел будто через запотевшее красноватое стекло. Венька давно заметил это, правда, пастух подсказал. Но только сегодня, штудируя том астрономической энциклопедии на букву М, он узнал, что секрет ясности или неясности ночных светил во многом объясняется наличием межзвездной пыли.

Мальчишки в классе считают, что пыль — это ерунда, давно пора соорудить космический пылесос и раз и навсегда покончить в околоземном пространстве со всякой пылью. Хм, не так это просто, хотя в межзвездном газе пыли всего лишь один процент. Процент-то процент, но она поглощает свет, и поэтому мы почти не видим в направлении на Млечный Путь тех звезд, которые расположены довольно близко — в каких-то 3–4 тысячах световых лет от нас. Да и зачем, рассуждал теперь Венька, пыль эту сосать? Проку-то много ли! И, опять же, нарушение естественной гармонии. Венька тут во всем был согласен с пастухом: «Мир вокруг нас разумен. Мы не должны учить его и перестраивать на свой лад. Мы должны учиться у него. То, что кажется в природе глупым и страшным, по сути целесообразно».

Сзади Веньку шибануло дверью. Раздался голос пастуха:

— Давно не виделись! Я уж думал, на тебя волки напали, помочь решил им твои косточки обглодать, а ты жив-здоров. Ничто не берет!

— Звезды, — указал Венька на небо. — Млечный Путь. И пыли сегодня мало.

— Да, Млечный Путь, — согласился пастух. — И погодёнка не пыльная.

— Все бы тебе, пастух, шутить, — обиделся Венька.

— А как же!.. Скажи лучше, дрова где? Кто картошку, жаренную на сале, заказывал?

Венька, вздохнув, спустился с крыльца и побрел к сараю.

Дров он решил набрать побольше, но как только поленница вырастала до подбородка, строение рушилось, словно карточный домик. Наконец Венька выстроил более-менее приличную и, кажется, не шаткую поленницу. Надо идти, иначе пастух оставит его без картошки или заставит декламировать стихи жившего чуть не триста лет назад поэта Тредиаковского. А у того лексика — язык сломать можно! Но пастух любит старинные стихи, а больше других — Пушкина. Веньке Пушкин тоже очень нравится, однако предвидеть космическую эру он все же не смог. Пастух на это говорит, что космос — дело астрономии и других наук, дело же поэзии — душа, чей космос вечен, бесконечен и безмерен.

Венька поскользнулся, дрова посыпались вниз. Венька нагнулся, чтобы собрать их, а тут соскочили очки, и он стал шарить руками по заиндевевшей дорожке. Вот они! Хорошо, уцелели. Собрал дрова, поднялся на крыльцо, ногой открыл дверь.

— Ну, как там Млечный Путь? — спросил его пастух, когда он вошел в комнату. — Бежит?

— Бежит, — уже весело сказал Венька — пахло жареной картошкой, очки на месте, скоро можно снова за чтение. Они подбросили в печку дров, Венька взглянул на пастуха.

— Хочу спросить, — начал с обычного захода.

— Ну-ну, давай, не стесняйся.

— Ты только не обижайся, пастух… Мы сегодня спорили о тебе. Этот рыжий Игорь все шумел, как пустое ведро: нашли мне поэта — пастуха нашего! Да он стихи свои из всеми забытых книг сдирает! А сам — деревенщина, коровам хвосты крутит… Кое-кто его поддержал. Почему, дескать, если он поэт, то все в деревне да в деревне. Поле, речка, лес. Ни поездок, ни путешествий… Нелюдимый, молчаливый…

Пастух улыбнулся синими своими глазами.

— Эх, Игорь-Игорь. Добрая ему корова Ласка молоко дает, а сам он почему-то зол да и, наверное, не очень умен… Уж если поэт — так сразу небожитель. Или по крайней мере столичный житель. Знаешь, как Пушкин писал?

Поэзия, Венька, это не слова и строчки, а состояние души, ее озарение, которое дает возможность проникнуть глубоко в сердце и помыслы человека. Только оно и может оживить слова. Это немногим дано, да и приходит не часто. И от географии поэзия не зависит. Ей нужны обычный мир, обычный человек, мир человека, человек в мире, а это везде. И в городе, и в селе, и в космосе. Везде, где природа и люди. Красивые слова каждый знает, хотя всякое слово красиво — все зависит от того, в каком ряду и как стоит. Это как по лесу идти. Один видит — красота, душу радует, для другого — лес и лес, трава да ветки, ничего особенного. Хотя у обоих зрение стопроцентное. Или вот, ты знаешь, рифмовать научили даже ЭВМ. А поэтическая строка — редкость… Ой, Венька, кажется, картошка горит!

Но картошка не подгорела, удалась на славу. Когда сели за стол, Венька взял из тарелки соленый огурец и сказал:

— Хочу спросить.

— Ну-ну, давай.

— Недавно я прочитал твои новые стихи. Два особенно запомнились. Про планету, где леса сини, реки серебристы, дома круглы как шары, где люди безъязыки, а дети не смеются. И про девушку, чья походка легка, как дуновение ветерка. Она хочет петь, а не может, хочет любить, а не разрешается. Ты назвал стихи фантастическими… Мне кажется, пастух, что ты был на этой планете, а девушка — никакая не выдумка. Ты очень лукавый, я знаю…