Тем же вечером в шатре государя он докладывал.

— Повелитель, Мардук-аппла-иддин утонул. Это говорят все в один голос. Его оплакали и принесли жертвы богам за его темную душу.

— Я не верю, что он утонул. Я не верю ни одному слову этих людей. Ищите его, переверните весь остров, пытайте каждого жителя, но найдите его. Иначе мой гнев падет на вас, — заявил взбешенный царь.

Абаракку воспринял приказание буквально. Небольшой остров был обыскан сверху донизу. Подняли каждый камень, зашли в каждую лачугу, обыскали каждую щель в местной горе. Все жители небольшого города были допрошены, а все, кто был рядом с бывшим вавилонским царем, познакомились с искусством палача. Пытали жен, детей и слуг Мардук-аппла-иддина. Потом пытали тех, кто что-то знал, а потом принялись за тех, кто мог что-то знать. Как только выяснилось, что в день, когда утонул бывший вавилонский правитель, пропал его доверенный слуга, страдания несчастных возобновились. Они в страшных муках вспомнили те проклятые дни по минутам. И вот уже абаракку докладывает Великому Царю результаты своей работы.

— Великий государь! Ваша несравненная мудрость и проницательность ведут нас, как путеводная звезда. Мы выяснили всю картину. Примерно через две недели после того, как был убит эламский царек Халлутуш-Иншушинак, сюда прискакал гонец. Мардук-аппла-иддин принял его и на следующее утро на рассвете вышел искупаться в море и утонул. На берегу нашли только его одежду. Тогда же исчез и его любимый слуга, у которого в свое время был отрезан язык. Поскольку это остров, мы стали пытать всех рыбаков и выяснили, что в тот же день вышла на промысел одна лодка, и тоже не вернулась. Мы доплыли до побережья и схватили всех на полдня пути на север и на юг. Один из тех, кому палач подпалил пятки, вспомнил, как в то же самое время видел у берега сожженную лодку и труп около нее. Я думаю, величайший, что его ждали, и он ушел с караваном. А вот куда он ушел, мы не знаем.

— Мы знаем, — прервал молчание царь, — он сейчас в Аншане, и живет там под чужим именем, проедая накопленные деньги.

— Доверяюсь вашей беспримерной проницательности, величайший, — склонился вельможа.

— Семью этой твари отослать в Ниневию под охраной, но пока не трогать. Город сжечь. Выходим завтра.

— Слушаюсь, величайший.

Двумя неделями позже. Аншан.

Бывший вавилонский царь, а ныне ушедший на покой купец Таб-цилли-мардук наслаждался покоем в небольшом поместье южнее столицы. Он сидел в тени деревьев и довольно щурился, когда шаловливый луч заходящего солнца попадал в глаза. Никогда он не мог подумать, что такие простые радости жизни, как свежие фрукты из собственного сада, или ласки единственной юной рабыни, купленной, чтобы греть немолодое тело, будут так важны для него. Для него, царя величайшего города на земле, не было ничего запретного, и такого, чтобы он не испробовал. Редчайшие кушанья, драгоценности со всех концов света, красивейшие девушки и юноши, у него было все. А теперь, проиграв то, что у него было, он сохранил главное, свою жизнь. Ну и толику денег, чтобы не провести эту жизнь в нищете. В городе поговаривали, что великий царь взял Нагиту и сжег ее. Удивительно, откуда у ассирийцев взялись корабли. Они были непревзойденными наездниками на колесницах и отважными пехотинцами, но как всадники сильно уступали персам и киммерийцам. А уж про то, чтобы хоть один ассириец взошел на борт корабля, никто и никогда не слышал.

— Не иначе, сидонцев нанял, — подумал Мардук-аппла-иддин, — это же сколько золота он потратил на этот поход. Всю казну опустошил, наверное. А казну пополнять надо. Где же он серебро и золото возьмет? Не в Аншане ли? Да и мог не поверить в мою смерть, искать будет.

И бывший царь задумался. Будучи невероятно хитер, он привык продумывать свои ходы на три шага вперед. Иначе гнил бы сейчас в куче трупов с ободранной кожей, а его чучело стояло бы в специальных покоях в царском дворце Ниневии. Мардук-аппла-иддин прекрасно осознавал всю свою ценность, и не сомневался, что уж отдельную комнату Синаххериб ему выделит. Хотя бы для того, чтобы иногда беседовать со своим злейшим врагом, пусть и покойным.

Поэтому бывший царь допускал, что Аншан может стать не последней точкой в его длинном пути. Ведь окончанием его мытарств станет только смерть одного их них. А уж наследнику Синаххериба, кто бы он ни был, будет плевать на него, ибо иные заботы захлестнут его с головой.

— Ашша, — крикнул он, — а послушай-ка на базаре, не пойдет ли караван в Синд. До Индии еще ни один ассирийский царь не доходил. — Слуга понятливо кивнул и побежал на рынок. Слушать как раз он умел очень хорошо.

Недалеко от Ниппура. Год 693 до Р.Х.

Ташлишу Хумбан-Ундаш стоял на коленях перед креслом Великого Царя. Он так стоял не один, с ним стояли рядом и другие военачальники эламского войска, и некоторые придворные, захваченные в плен. Хумбан-Ундаш впервые видел ассирийского царя, и потому даже униженное положение не могло умерить его любопытства.

Повелитель мира сидел неподвижно, а его лицо напоминало маску. Тщательно уложенная борода и иссиня-черные волосы, забранные золотой сеткой, подчеркивали торжественность момента. Ведь только недавно великий царь рисковал собой и мог поймать шальную стрелу, пущенную лихим эламским лучником, а теперь владыка мира упивался очередной победой. Сладость момента испортил ненавистный Мардук-аппла-иддин, который снова скрылся. Но великий царь терпелив, он найдет его.

Ташлишу даже немного развеселился, рассматривая нарядные сандалии царя.

— Вот бы моим женам такие, — подумал он, — ишь, красота какая! Особенно младшей женушке пригодились бы. Она, стерва блудливая, теперь из храма Иштар вообще теперь не выйдет, будет за мою душу молиться. Ну и плодородие почв улучшать, как без этого.

Насчет собственной участи у него не было никаких иллюзий. Смерть. Он, Хумбан — Ундаш, воин, и десятки поколений его предков были воинами. Он не боится смерти, он боится лишь смерти позорной. Он бился честно, поэтому ему нечего переживать. Сегодня он умрет, так суждено. Битву эламиты проиграли с треском. Не помогли вавилоняне, наемные отряды персов и аншанские лучники. Царский отряд бронированным ежом прокатился по легкой эламской пехоте, обращая ее в бегство. Да, лучники сначала нанесли серьезный урон ассирийцам, но как только первые ряды были смяты, участь армии была предрешена. Стальным кулаком войско Элама было рассечено пополам, и в пролом ринулась конница, с веселым задором начавшая рубить и колоть копьями убегающую пехоту. Отдельные очаги сопротивления уже ничего не решали, они лишь оттягивали неизбежное. И когда на поле еще шли стычки, туда уже вышли неизменные пары писцов, считающие отрезанные головы убитых врагов. Раненым эламитам и персам с хрустом проламывали головы, отрезали и добавляли в горы для учета. Количество голов тщательно фиксировалось на ассиро-вавилонском и арамейском языках, и данные шли в безразмерный архив Ниневии, потому что великий царь любил порядок во всем. Тех, кто мог идти, вязали и гнали в рабский загон, и неизвестно, чья участь была горше.

Хумбан-Ундаш, улыбаясь, смотрел на чистое небо, прощаясь с ним. Он умирал спокойно, потому что прожил достойную жизнь и родил восьмерых детей, которые продолжат его род. А смерть- это всего лишь не жизнь. Он воин, ему не суждено окончить свои дни в постели.

Он так и умер с улыбкой, когда нож палача по команде Голоса Царя перерезал ему горло. Хумбан-Ундаш сделал хриплый вдох и упал в пыль, истекая темной, почти черной кровью. Рядом легли его боевые товарищи, удостоенные легкой смерти как люди, не запятнавшие свою честь. И только повелителя, ради которого они умирали, в этот момент не было рядом.

Позже безымянный чиновник записал:

По велению Ашшура, владыки великого, владыки моего, на фланг и фронт, словно порыв стремительного южного урагана, на врага я обрушился, оружием Ашшура, владыки моего, и яростным натиском я повернул их вспять и обратил в бегство. Вражеское войско стрелами и дротиками я преуменьшил и все тела их пронзал, словно решето. Хумбан-Ундаша — вельможу царя Элама, многоопытного воина, предводителя войска его, великую его опору, вместе с прочими начальниками, у которых на поясах золотые кинжалы и великолепные золотые обручи охватывают запястья их, как связанных жирных быков мгновенно я пронзил, учинил им разгром. Словно жертвенным баранам, перерезал я им горло, дорогие им жизни их я обрезал, как нить. Я заставил их кровь течь по обширной земле, словно воды половодья в сезон дождей. Горячие кони упряжки колесницы моей в кровь их погружались, как в реку. Колеса моей боевой колесницы, ниспровергающей скверного и злого, разбрызгивали кровь и нечистоты. Трупами бойцов их, словно травой, наполнил я землю. Я отрезал им бороды и тем обесчестил, я отрубил их руки, словно зрелые плоды огурцов, я забрал кольца, великолепные изделия из золота, серебра, что были на руках их. Острыми мечами я разрубил их пояса, поясные кинжалы из золота и серебра, что были на них, я забрал.