– Элизабет? – вывел ее из размышлений густой голос Лэнгдона.

Сински повернулась к нему от окна.

– Вы меня слышите? – спросил он, по-прежнему спокойно сидя. – Сиена так же сильно хотела уничтожить этот вирус, как вы.

– Я всей душой в этом сомневаюсь.

Лэнгдон выдохнул, встал.

– Вы должны меня выслушать. Незадолго до смерти Зобрист написал Сиене письмо, в котором объяснил, что он сделал. Он в точности описал действие этого вируса… то, как он будет атаковать нас… как достигнет целей, поставленных Зобристом.

Сински застыла. Есть письмо?!

– Когда Сиена прочла, что именно Зобрист создал, она пришла в ужас. Она хотела его остановить. Она считала, что никто, включая Всемирную организацию здравоохранения, не должен иметь доступа к этому вирусу – настолько он опасен. Понимаете теперь? Сиена пыталась уничтожить вирус… а не выпустить его.

– Есть письмо? – властным тоном спросила Сински, сосредоточенная в эту минуту на одном. – С конкретным описанием?

– Сиена сказала мне, что получила такое письмо.

– Нам оно необходимо! Имея конкретные данные, мы сэкономим месяцы, мы гораздо раньше поймем, что это за вирус и что с ним можно сделать.

Лэнгдон покачал головой:

– Вы не дослушали. Когда Сиена прочла письмо Зобриста, она ужаснулась. И немедленно сожгла письмо. Она не хотела, чтобы кто-либо…

Сински стукнула по столу кулаком.

– Она уничтожила то единственное, что могло бы помочь нам подготовиться? И вы хотите, чтобы я ей доверяла?

– Я понимаю, что прошу вас о многом, что ее действия говорят не в ее пользу, но, чем обрушивать на нее громы и молнии, не целесообразнее ли будет принять во внимание, что у Сиены уникальный ум и поразительная память? – Лэнгдон сделал паузу. – Может быть, она сумеет что-то вспомнить из письма Зобриста – что-то важное для нас?

Сински сощурила глаза и еле заметно кивнула.

– Раз так, профессор, то как вы мне предлагаете поступить?

Лэнгдон показал на пустую кофейную кружку.

– Предлагаю попросить еще кофе… и выслушать, какое единственное условие Сиена поставила.

Сердце Сински лихорадочно застучало, и она бросила взгляд на телефон.

– У вас есть с ней связь?

– Есть.

– Говорите, чего она требует.

Лэнгдон сказал ей, и Сински погрузилась в раздумье.

– Я думаю, надо на это пойти, – добавил Лэнгдон. – Что вы теряете?

– Если все, что вы сказали, правда, то я согласна. – Сински подвинула к нему телефон. – Звоните.

К удивлению Сински, Лэнгдон не взял телефона. Он встал и пошел к двери, сказав на ходу, что вернется через минуту. Озадаченная, Сински вышла за ним и увидела, как он идет через приемную консульства, толчком открывает стеклянную дверь и оказывается на площадке перед лифтами. Она подумала было, что он хочет покинуть здание, но он, не вызвав лифта, тихо скользнул в женскую уборную.

Через несколько секунд он появился с женщиной лет тридцати с небольшим. К тому, что это и есть Сиена Брукс, Сински надо было еще привыкнуть. Привлекательная блондинка с конским хвостом, которую Сински видела во Флоренции, преобразилась. Голова у нее была совсем лишена волос – видимо, выбрита.

Войдя в кабинет, она и Лэнгдон молча сели перед столом Сински.

– Прошу прощения, – быстро заговорила Сиена, – я знаю, что нам очень многое надо обсудить, но позвольте мне вначале сказать вам то, что мне крайне необходимо сказать.

В ее тоне Сински почувствовала горечь.

– Да, конечно. Слушаю вас.

– Мадам, – начала Сиена тихим, прерывающимся голосом, – вы директор Всемирной организации здравоохранения. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, что мы как биологический вид стоим на грани коллапса… что человечество растет неконтролируемо. Год за годом Бертран Зобрист пытался повести диалог с влиятельными лицами вроде вас, чтобы обсудить надвигающуюся беду. Посещал бесчисленные организации, которые, он считал, имели возможность что-то сделать: Институт всемирного наблюдения, Римский клуб, «Попьюлейшн мэттерз», Совет по международным отношениям – но никто в них ни разу не отважился вступить с ним в содержательный разговор о реальном решении. Ответ всегда сводился к планам просвещения по части контрацепции, к налоговым льготам для малодетных, звучали даже рассуждения о колонизации Луны! Неудивительно, что Бертран потерял рассудок.

Сински внимательно смотрела на Сиену, никак не реагируя внешне. Сиена глубоко вздохнула.

– Доктор Сински, Бертран обращался к вам лично. Он умолял вас признать, что мы на краю… умолял согласиться на обсуждение в той или иной форме. Но вы вместо того, чтобы выслушать его предложения, назвали его сумасшедшим, внесли в черный список потенциальных биотеррористов, устроили слежку и загнали его в подполье. – Голос Сиены окреп от негодования. – Бертран погиб в одиночестве, а все потому, что такие, как вы, не хотели даже чуть-чуть приоткрыть свое сознание, допустить даже крохотную возможность, что в нынешних катастрофических обстоятельствах может потребоваться малоприятное решение. Все, что говорил Бертран, было правдой… и за это его подвергли остракизму. – Сиена утерла слезы и пристально взглянула на Сински через стол. – Поверьте мне, я-то знаю, каково это – быть в полном одиночестве… а самое тяжкое одиночество на свете испытывает человек, которого не поняли. Оно может лишить его связи с реальностью.

Сиена умолкла, и воцарилась напряженная тишина.

– Вот и все, что я хотела сказать, – прошептала она.

Сински долго, изучающе смотрела на нее, потом села.

– Мисс Брукс, – сказала она, стараясь изо всех сил, чтобы голос звучал спокойно, – я признаю вашу правоту. Да, раньше я не слушала… – Она положила руки на стол, сплела пальцы и посмотрела Сиене прямо в глаза. – Но теперь я слушаю.

Часы в приемной швейцарского консульства давно уже пробили час ночи.

Блокнот на столе Сински был весь заполнен: краткие записи, вопросы, графики… Директор Всемирной организации здравоохранения уже пять минут с лишним ничего не говорила. Она неподвижно стояла у окна и смотрела в ночь.

За ее спиной Лэнгдон и Сиена молча сидели в ожидании, допивая кофе по-турецки, наполнивший кабинет своим особым густым ароматом, где ощущались фисташки.

Тишину нарушало только слабое гудение потолочных ламп дневного света.

Сиена чувствовала, как колотится сердце, и задавалась вопросом, о чем думает Сински, узнав правду во всей ее жестокой наготе. Бертран создал вирус бесплодия. Отныне каждый третий не сможет иметь детей.

Рассказывая, Сиена видела, как сменяют друг друга эмоции, испытываемые Сински: ее лицо, при всей сдержанности Элизабет, их отчетливо выдавало. Вначале – оглушенность фактом: Зобрист создал вирусный вектор, передающийся воздушно-капельным путем. Затем – краткий прилив надежды, когда она узнала, что вирус не убивает человека. А после этого… медленно ввинчивающийся ужас: ей стало ясно, что огромной доле населения Земли суждена бездетность. Заметно было: весть о том, что вирус воздействует на способность человека к деторождению, глубоко затронула Сински на личном уровне.

Сама же Сиена испытывала колоссальное облегчение. Она сообщила директору ВОЗ все, что содержалось в письме Бертрана. У меня больше нет тайн.

– Элизабет! – подал голос Лэнгдон.

Сински медленно вынырнула из своих раздумий. Лицо ее, когда она снова обратила его к ним с Сиеной, было осунувшимся.

– Сиена, – заговорила она ровным тоном, – сведения, которыми вы поделились, будут очень полезны для подготовки нашей стратегии в этой тяжелой ситуации. Я ценю вашу искренность. Наверняка вам известно, что пандемические вирусные векторы обсуждались теоретически как возможное средство иммунизации больших групп людей, но все считали, что эта технология – дело далекого будущего.

Сински вернулась к своему столу и села за него.