Сайрес Смит решил закончить работы по организации птичника строительством довольно большой голубятни в одном из углов птичьего двора. На первое время туда поместили дюжину горных голубей, водившихся на скалистом гребне плато. Голуби быстро привыкли каждый вечер возвращаться на ночь в свое новое жилище и вообще проявили гораздо более склонности к приручению, чем их близкие родичи – вяхири, которые к тому же плодятся только на воле.

Наконец все неотложные работы были окончены, и колонисты могли подумать лично о себе и воспользоваться оболочкой шара для шитья белья, в котором они так нуждались. Они решили не хранить и не ремонтировать шар, потому что не имели намерения подняться на нем над безбрежной водной пустыней и отдать себя на произвол стихии. На такое крайне рискованное путешествие могли осмелиться только люди, находящиеся в безвыходном положении, а Сайрес Смит не считал положение колонии отчаянным и, конечно, не мог и мысли допустить ни о чем подобном.

Шар вместе со всеми принадлежностями все еще хранился в пещере на берегу гавани Воздушного Шара. Предстояло доставить его в Гранитный дворец, и колонисты занялись переделкой своей тяжелой тележки, чтобы сделать ее более удобной и легкой. Но если тележка у них была, то двигателя не было. Неужели на острове не было никакого жвачного животного, которое могло бы заменить лошадь, осла, быка или корову? Это надо было выяснить.

– Сказать правду, – говорил Пенкроф, – упряжное животное было бы нам очень полезно, особенно теперь, пока еще мистер Сайрес не сделал нам тележку с паровым двигателем или даже локомотив, потому что в один прекрасный день у нас наверняка будет железная дорога от гавани Воздушного Шара до Гранитного дворца с веткой до горы Франклина!

Простодушный моряк был искренно убежден в возможности осуществления того, что создавала его пылкая фантазия.

Но пока самое невзрачное четвероногое животное, годное в упряжку, вполне удовлетворило бы Пенкрофа. А так как судьба до сих пор покровительствовала нашему моряку, то и в этом случае ему не пришлось томиться долгим ожиданием.

Однажды, 23 декабря, послышались громкие крики Наба, заглушаемые громким лаем Топа. Остальные колонисты, работавшие в это время в Гротах, тотчас же побежали на помощь к Набу, думая, что произошло какое-нибудь несчастье.

Что же они увидели? Двух красивых, довольно высоких животных, неосторожно рискнувших пробраться на плато по мостику, который не был поднят. С первого взгляда казалось, что это лошади или большие ослы, и, судя по росту, это были самец и самка. Однако от обыкновенных ослов они резко отличались пропорциональностью и изяществом форм. Как самец, так и самка были буланой масти с черными поперечными полосами на голове, шее и туловище, с белыми ногами и хвостом. Животные легкой рысцой двигались вперед, не проявляя никаких признаков беспокойства, и с любопытством смотрели на людей, которых не считали еще своими хозяевами.

– Это онагги! – объявил Герберт. – Они занимают среднее положение между зеброй и кваггой.

– А разве это не ослы? – спросил Наб.

– Нет. У них уши не такие длинные, и они гораздо стройнее!

– Не все ли равно, кто они? – возразил Пенкроф. – Я, со своей стороны, совершенно согласен с Гербертом, что это и не лошади, и не ослы… Это «двигатели», говоря ученым языком мистера Смита, и поэтому их надо во что бы то ни стало поймать!

С этими словами моряк, стараясь не испугать животных, чуть ли не ползком пробрался по траве к мостику на Глицериновом ручье, поднял его, и онагги очутились в плену.

Теперь возник вопрос, как поступить с пленниками? Нужно ли сейчас ловить и насильно укрощать их или нет? Конечно, нет. Колонисты решили не трогать онагги в течение нескольких дней и позволить им свободно разгуливать по всему плато, где не было недостатка в подножном корме. Тем временем инженер хотел построить возле птичника конюшню, где онагги могли найти мягкую подстилку и приют на ночь или в случае ненастья.

Таким образом, зашедшая случайно на плато пара великолепных онагги была оставлена на свободе, и колонисты старались даже не подходить к ним близко, чтобы меньше их пугать. Несмотря на это, онагги, казалось, было слишком тесно на плато, и они, привыкнув к обширным пространствам и дремучим лесам, не раз пытались уйти. С громким тревожным ржаньем онагги рысью пробегали вдоль водной границы плато, представлявшей для них непроходимую преграду, и, не находя выхода из этого заколдованного круга, начинали прыгать и метаться. Когда это возбужденное состояние проходило, животные подходили к Глицериновому ручью и целыми часами стояли и смотрели на другую сторону, на густой лес, в который они не могли попасть.

Между тем колонисты сделали из растительных волокон сбрую и вожжи, а через несколько дней после поимки онагги была готова повозка и даже проложена проезжая дорога или, лучше сказать, сделана широкая просека через лес Дальнего Запада от первого поворота реки Милосердия до гавани Воздушного Шара. Как ни плоха была эта дорога, но по ней можно было все-таки проехать. Так что в конце декабря попробовали в первый раз запрячь онагги.

Пенкроф все свое свободное время посвящал онагги, и они настолько привыкли к нему, что безбоязненно подпускали его к себе и даже ели с руки. Однако, как только их запрягли, онагги взвились на дыбы, и колонистам едва удалось сдержать взбесившихся животных. Непокорность онагги не обескуражила колонистов, они были уверены, что животные скоро привыкнут к новой работе, потому что онагги гораздо легче поддаются приручению, чем зебры, и на них с давних пор ездят в упряжи не только в Южной Африке, где эти животные встречаются чаще всего, но даже и в Европе.

В этот день все колонисты, кроме Пенкрофа, который шел впереди и вел онагги в поводу, уселись в повозку и направились в гавань Воздушного Шара. Само собой разумеется, по дороге им пришлось пересчитать все пеньки и порядочно потрястись, но все-таки они благополучно добрались до места назначения и сразу же принялись грузить в нее оболочку аэростата, сетку и прочие принадлежности.

В восемь часов вечера повозка, переехав через мост на реке Милосердия, спустилась по левому берегу реки и остановилась перед Гранитным дворцом. Онагги распрягли и отвели в конюшню, а затем колонисты, поужинав, отправились по своим комнатам.

Всю первую неделю января колонисты занимались шитьем белья, так им необходимого. Найденные в ящике иголки быстро мелькали в руках колонистов, и хотя эти руки были не такие нежные и ловкие, как женские, зато наверняка можно было сказать, что шили они крепко, и нечего было бояться, что сшитое ими распорется по швам.

В нитках тоже не было недостатка благодаря тому, что Сайресу Смиту пришла в голову остроумная мысль использовать снова нитки, которыми были сшиты части оболочки воздушного шара. Гедеон Спилет и Герберт с примерным терпением выдергивали нитки, распарывая одно полотнище за другим. Пенкроф отказался от этой работы, чрезвычайно его раздражавшей, но, когда дело дошло до шитья, никто не мог с ним сравниться. Моряки вообще мастера на все руки, а к портняжному и белошвейному искусству они, видимо, чувствуют какое-то особое призвание.

Распоротое на полосы полотно было затем очищено от покрывавшего его лака с помощью раствора из соды и поташа, полученных из выброшенных на берег морских водорослей. После этой операции материя стала мягкой и эластичной, словно только что была выпущена с фабрики. Но Сайрес Смит этим не ограничился, он еще и выбелил ее, расстилая днем на траве и подвергая обесцвечивающему действию солнечных лучей.

Пенкроф скроил и сшил из этого полотна несколько дюжин рубашек, простыней и даже носков. Нельзя представить себе, с каким удовольствием надевали наконец колонисты свежее белье, с каким наслаждением ложились они вечером спать на постели, застланные чистыми белыми простынями. Все это, правда, было несколько грубо и не отличалось особенным изяществом фасона, но обитатели Гранитного дворца не обращали внимания на такие мелочи и от чистого сердца радовались случаю, пославшему им такую счастливую находку.