Бегом помчался в лес. Нарубил целую кучу веток, приволок во двор. Мало. Еще нарубил кучу. Хотел опять вернуться в лес, но заметил в соседнем дворе какую-то тень. Положил топор у порога, достал обрез. И, посмотрев прощальным взглядом на хату, пригибаясь, пошел к лесу.

Хмурое утро застало его далеко за хутором. По небу табуном плыли тучи, жались к земле, чтобы хоть немного согреться.

И вдруг случилось неожиданное. Как будто чья-то рука располосовала на востоке серое покрывало облаков, и показалось солнце. Большое, розовое, улыбчивое. И сразу порозовел снег, порозовели белые деревья, на стволе обреза заиграл зайчик. Спиридону стало радостно и легко. Радостно оттого, что он встретил Юстю, что она живет на свете…

Спиридон сидел на опушке на куче хвороста и стегал по снегу хворостиной. Был конец февраля, и уже пахло весной. Пахло неизвестно от чего — то ли от почек в тугих коричневых пеленках, то ли от прошлогодней травы, зеленеющей в лунках под деревьями, то ли от снега, ослепительно блестевшего на солнце и прихваченного ночным морозом… Спиридон огляделся. Он ждал подводу с тремя советскими пленными, убежавшими из луцкого концлагеря. Вез их Голембиевский. Но где же подвода? Солнце уже к закату клонится. А условились на утро. «Ну, какой нетерпеливый! — выругал сам себя Спиридон. — Нужно ждать, ведь пленные одни не дойдут к партизанам…»

Когда Спиридон вернулся в отряд с Юстиного хутора, Конищук отругал его как следует за «самовольство» и отослал в Торчин. Конечно, не просто так, а с важным донесением. Однако не забыл предупредить: «Расскажи обо всем Каспруку, пусть он тебя хотя бы в угол поставит…»

Но Каспрук не стал его ругать. Он был очень возбужден известием об освобождении русских пленных из концлагеря. И поручил ему с Ваней переправить их на Полесье.

…Наконец с дороги свернула подвода.

— Старик! — крикнул Голембиевский. — Буян далеко?

— Там, — махнул Спиридон рукой. — В полкилометре отсюда… Под елкой замаскировался… А где же эти? — разочарованно спросил он.

— Садись, поехали… Здесь они, — показал Голембиовский на кучу лохмотьев.

Подвода задребезжала по просеке.

Когда из-за ели показался Ваня Куц, Голембиевский дотронулся до лохмотьев:

— Вылезайте, хлопцы!

Пленные стали соскакивать с телеги, они обнимали Ваню, Спиридона, деревья… По их лицам текли слезы…

— Товарищи, а вы дойдете до отряда? Туда далековато…

— Дойдем! На четвереньках будем ползти, а доберемся к своим!..

Спиридон и Ваня немного покормили пленных и тронулись.

Они не могли заходить в села, избегали дорог, брели чаще всего просеками или просто лесом, ориентируясь по компасу, который был у Вани на руке. Ваня шел впереди, Спиридон позади.

На полянах, открытых небу, солнце съело ночную ледовую корку на снегу, и ноги проваливались глубоко. А в чаще было совсем худо. Там корка, как острым ножом, резала ноги. Пленные молчали, сжимая зубы. А когда один из них, обутый в галоши, оставил на снегу кровавую цепочку, Спиридон свистнул Ване. Тот остановился, посмотрел, вздохнул.

— Да-a, история с географией…

— Ничего, — прохрипел пострадавший. — Ты на нас не смотри, веди.

Спиридон не поверил глазам, когда увидел знакомый березнячок. Неужели они возле Доросинь?..

На ночь примораживало, прямо на глазах закостеневал снег, ломался под ногами. Напрасно Спиридон напрягал слух — все звуки глушил треск снега. Но вот до его ушей донесся тревожный сорочий крик. Оглянулся. На фоне лимонного остывшего неба с ветки на ветку со стрекотаньем перелетала сорока. Кого-то увидела… Мгновенно свистнул Ване. Тот прибежал, остановил группу. Прислушались.

— Та-ак, — сплюнул Ваня. — Кого-то черти несут. Неужели из лагеря погоня?

— Давай углубимся в лес, — сказал Спиридон. — Полицаи и немцы боятся ночного леса…

Ваня повел пленных в сторону от села. Красноармейцы спотыкались, широко открытыми ртами ловили воздух. А Ваня, все время оглядываясь, просил их: «Хлопцы, ну, хлопцы, быстрее. Сейчас только ноги могут нас спасти…»

Погоня приближалась. Бабахнул один выстрел, второй.

Ваня вдруг повернул в сторону, исчез в овраге.

— Сюда! — крикнул он пленным.

Глубокий, но узкий овраг с обеих сторон накрывали ветви разлапистых сосен. На ветви нападало снега, и получилось что-то вроде медвежьей берлоги.

— Хлопцы, — сказал Ваня, — пересидите здесь, пока я их задурю. Ну, в случае чего Спиридон доведет…

— Нет, я останусь с тобой! — заупрямился Спиридон. — Вдвоем нам легче их обмануть.

— Я приказываю! — едва не крикнул Ваня.

— Нет!

— Ну и дурень! — выругался Ваня. — Побежали тогда, чего стоишь?

И они направились прямо на погоню. Заметив между деревьями темные фигуры, Ваня свернул в низкий соснячок, бросил на ходу Спиридону:

— Шуми погромче, чтобы они услышали нас.

Погоня устремилась за ними. Это были полицаи. Раздались выстрелы. А Ваня то замедлял шаг, то снова бежал вперед, дразня полицаев.

Когда достаточно удалились от оврага, Ваня сказал Спиридону:

— А теперь жми на все педали обратно…

Весна…

Спиридон снял рубашку, подставил спину солнцу. Теплые лучи защекотали Спиридона нежно и ласково, ветерок приятно холодил, помогая солнцу ощупывать каждый мускул на спине…

Спиридон обернулся к женщинам. Вера Александровна наклонилась к маленькой Аленке, заколебалась, раскутывать ее или не надо. Совсем еще крошка — всего три месяца, бессмысленно уставилась в небо, и небо мягко синит ее глазенки. Увидела склоненное над собой лицо матери, улыбнулась беззубым ртом. Вера Александровна тоже улыбнулась дочурке, а у самой на реснице, повиснув, сверкнула слеза… Немного ослабила одеяльце, затенила собой личико малышки…

У Спиридона сжалось сердце, он быстрее перевел взгляд на другую женщину. Собственно, какая из нее женщина? Хмурит брови, напускает на себя солидность, а сама девчонка.

Они ехали лесом, полным птичьего щебета. Деревья степенно шумели, покачивая на ветвях птичьи гнезда.

Первая военная весна… Уже скоро год, как идет война. Когда немцев разгромили под Москвой, все думали — покатится теперь враг назад безостановочно. А он не только остановил нашу армию, но пошел на юге в наступление! И где-то там, в степях, которые Спиридон видел разве что на картинках, строчат пулеметы, гремят пушки, ползут танки, умирают наши солдаты…

А здесь тишина. Только слышится птичье пение, шелестит на ветру трава и поскрипывает на ухабах несмазанная телега. А на телеге сидят мальчишка без рубашки, женщина с маленьким ребенком и девушка. Куда-то гонит война эту семью без отца…

Ненадежная, обманчивая эта тишина.

…Спиридон в то утро, уставший, но довольный, вернулся из местечка Голобы. Ходил по поручению Каспрука на связь с голобским подпольем. Крепкое там подполье!.. Только вздремнул, вдруг кто-то дергает. Открыл глаза — Чучка. Вывел из хаты.

— Иди к Учителю, срочно нужен…

Павел Осипович взволнованно ходил по комнате. А Вера Александровна качала ребенка и смотрела в окно. На ее лице выступили красные пятна.

Спиридон задержался на пороге. Он впервые видел их ссору. Хотел было вернуться назад, но Павел Осипович остановил его.

— Слушай, Спиридон, ты можешь переправить связную в Шурин?

Спиридон только плечами повел. Мол, зачем спрашивать? Сами знаете, что могу.

Каспрук вплотную подошел к нему.

— Понимаешь, это не просто связная, у нее очень важные бумаги. Для кого они — знать нам не обязательно. Связная и бумаги уже сегодня должны быть в Шурине. О провале не может быть и речи…

Спиридон не успел еще ничего ответить, как в разговор вмешалась Вера Александровна.

— Павел, — сказала сердито, — ну зачем ты поднял Спиридона? Он же только что вернулся из Голоб…

— Я уже не спал, — поспешно вставил Спиридон. Почему Вера Александровна не хочет, чтобы он выполнил это задание?