Улетели и мухоловки, сбились в стаи дружные дрозды — жили вместе, дружно, и лететь вместе веселее.

Кое-где слышится робкое неумелое пение молодых пеночек и зябликов: перед отлётом пробуют силы к весне. Исчезли незаметно кулики, чибисы. Соловьи уже в Африке, кому удалось долететь, клюют африканских насекомых, со своими далёкими сравнивают, какие слаще покажутся.

В середине сентября вдруг затокуют тетерева, великаны глухари. Побормочут и замолчат, точно спохватятся: весну с осенью перепутали. До драк дело не доходит, пошумят и разойдутся. Тетёрки и глухарки этого шума всерьёз и не принимают. Глухарям и тетеревам сейчас другая действительно важная забота: утром и в сумерки усердно собирают, глотают камешки, крупный песок, можно поду мать — лакомятся. Но это инстинктивная подготовка к переходу на грубые зимние корма, вместо нежных вкусных ягод — жёсткая хвоя для глухаря. Камешки в мускулистом желудке перетрут её, и зубов не требуется. Пока он подвядшим осиновым листом угощается. Тетеревам для их более мягкой пищи (берёзовые, ольховые почки и серёжки) требуется меньший запас «каменных зубов». Рябчик ест ягоды майника, его зёрнышки помогают перетирать пищу.

Из куриного племени у нас одна перепёлка перелётная птица. Голос перепела — «подь полоть» — многим известен, а видеть его удаётся не часто: перепел летает редко и неохотно. Сейчас перепёлки незаметно отлетают в далёкое путешествие в Африку. Слабые крылья несут их и через бурное Средиземное море. Но часто не живых птах, а тела бедных путешественников волны грудами прибивают к желанному берегу Африки. Да ещё на европейском берегу их перед перелётом ждали сети и прочие средства лова итальянцев. Остаётся удивляться, что ещё большая их плодовитость (на наших полях и лугах) помогает перепелиному племени не исчезнуть совсем.

Осенью птицы летят в чужие края медленнее, чем мчатся весною назад. Мелкие птахи летят чаще ночью: ведь их в дороге подстерегают дневные перелётные хищники — соколы.

Хищники молодых вырастили, выучили и уже от себя прогнали: промышляй еду сам. Но зато детей они воспитывают и учат дольше, чем другие птицы. Это и понятно: клевать червяков и ягоды легче, чем выучиться правилам охоты на живую дичь. Сокол-учитель кувыркается в воздухе перед сидящими на ветке птенцами, показывает им фокусы искусного полёта. А мать в это время, пролетает и сталкивает соколёнка с ветки. Волей-неволей полетишь. Перелётные хищники летят не стаей, в одиночку, но с хитростью: немножко раньше безобидных птах. Очень удобно: проголодался, притаился, подождал и… дождался, обед сам в когти просится. Словил, покушал, лети дальше, паси своё стадо.

Тих месяц сентябрь. Ни птичьих песен, ни жадных требовательных голосов птенцов, летом пришедших на смену певцам. Воздух так прозрачен, что кажется, будто небо поднялось выше, а даль, видимая глазом, ещё дальше отодвинулась. Тишина. И вдруг… странный звук: не то рёв, не то хриплое мычание прокатилось и смолкло. Ещё и ещё. Возникает и умолкает, и не определить точно, откуда оно идёт.

Послушаем…

Тропинка была узкая, на одного ходока, так тесно её обступили молодые колючие ёлки. По ней бесшумно двигалось что-то большое, мохнатое, ветка не хрустнула, листья не зашуршали. Медведь… Только он умеет так осторожно ступать тяжёлыми, неуклюжими лапами. Идёт, головой покачивает, точно сам с собой о чём-то важном рассуждает. И вдруг остановился мгновенно, застыл на месте. Голову поднял, но не для того, чтобы лучше рассмотреть — глазам он мало доверяет, а лучше прислушаться, что там впереди, за поворотом тропинки делается.

Услышать было нетрудно: кто-то мчался совсем без осторожности, ломился прямиком сквозь кусты и еловую гущину. И заботы нет, что кругом весь лесной народ переполошил, притаились все, слушают.

У медведя губы над клыками дрогнули, вот-вот оскалится и рявкнет по-хозяйски. Но вдруг из гущины на тропинку выломилась туша покрупнее медведя. Лось редкостной величины. Жёсткая щетина на загривке дыбом, сам дышит тяжело через раскалённые ноздри. Сразу видно: несётся, не разбирая дороги, и никому её уступать не собирается.

Маленькие глазки медведя загорелись. Надо принимать бой или тут же катиться в кусты задом, поворачиваться некогда.

А лось уже увидел его и, не останавливаясь, всхрапнул от радостной злости: есть на ком сердце сорвать. Ну-ка! Он бурей налетел на… то место, где вот сейчас, сию минуту был медведь, и остановился, точно споткнулся обо что-то невидимое. А медведь, позабыв о своей ярости, катился под обрыв, трусливо поджимая зад, словно пряча от удара острого копыта.

Послышался треск. Удар копыта, не доставший медведя, пришёлся по молодой ёлке, и она рухнула, как подрубленная. Мишкины лапы заработали ещё быстрее, уже без всякого стеснения. Не до самолюбия тут, когда бешеный зверь ищет, с кем бы схватиться. Острый медвежий запах пуще раздразнил лося. Настало время осенних сражений, но пока не нашёлся настоящий противник. Буран теперь и от медведя бы не отказался.

Буран — такую кличку дал ему дед Максим, самый старый лесник этого леса. Он при встрече с лосем всегда сыпал на землю пригоршню соли: «Полижи, старый, в своё удовольствие». Но сейчас и Максим осторожно обходил старого приятеля: кто его знает, что взбредёт в ошалелую голову?

А лось в ещё большей ярости устремился по тропинке дальше на поляну, поросшую высокой густой травой.

Здесь! Лось неуклюжим галопом проскакал по поляне, остановился, высоко закинул голову, так что рога легли на спину, и заревел. Точно кто-то затрубил со страшной силой в огромную трубу.

— Это кто так кричит? — спросил удивлённо звонкий детский голос.

— Лось это, другого лося на бой кличет. Потрубит и помолчит, не слышно ли, как другой к нему на голос понесётся. И опять потрубит и слушает.

Кто говорил за густым осинником, не было видно. Но вот осинки зашуршали, раздвинулись, и на дорогу вышли высокий старик с маленькой девочкой.

— Я посмотреть хочу, дедушка, — сказала она и потянула деда за рукав. — Скорее пойдём.

Дед покачал головой.

— Как бы нам от такого посмотру худо не было, — проговорил он. — Мы лучше послушаем, да и домой подадимся.

— Ну и чудной ты, дедушка, — засмеялась девочка. — Это же просто лось. Он людей не кушает.

— Так-то так, — дед тоже улыбнулся. — Он тебя есть не станет, а ногой ка-ак двинет — и готово. Потому у лося в это время характер бывает бедовый. Вдруг и нам такой попадётся? Характерный.

— И не правда, этот, который трубит, вовсе без характера. Я по голосу слышу. Ну, дедушка, миленький. Мы же летом их видели. Ты им соли давал. Этому, как его? Бурану. И опять дадим.

— Дадим, дадим! — ласково приговаривал дед и незаметно за руку повернул девочку на дорогу к дому. — Это сейчас Буран ревёт, по голосу признаю. Мне и то ему сейчас на дороге попадаться не безопасно. Вот зимой рога он скинет. Стукнет о дерево, они и отвалятся. Тогда уж он присмиреет до весны, когда новые рога вырастут.

— Ой, как плохо, — огорчилась девочка. Она за разговором и не заметила, что они уходят в сторону от лосиного рёва. — Волки нападут, а ему их бодать вовсе нечем. Он что делать будет?

— На волков ему рога не требуются, — утешил её дед. — Он ногой брыкнёт — из волка и дух вон.

— Это хорошо, — успокоилась девочка. — Мне, конечно, волка тоже жалко. Только если он лося хочет съесть, пускай его за то лось ногой забодает.

Разговаривая, они завернули с дороги к маленькому домику на поляне и поднялись на крыльцо. Дверь со скрипом отворилась и сразу за ним захлопнулась. Сквозь толстые стены избушки далёкий трубный зов лося почти не был слышен.

А лось на далёкой поляне всё больше разъярялся. Широкая шея его раздулась, кусты, трава и комья земли летели в сторону от бешеных ударов копыт… и вдруг — далёкий ответный рёв. Ближе, ближе, вот уже слышен треск растоптанных ломающихся кустов. Другой лось, тоже разъярённый, мчался, не разбирая дороги, и вылетел на поляну. Буран с диким храпом кинулся ему навстречу.