В этой и следующей главах, я приведу краткий схематический очерк внутреннего состояния России в первый период революции, лишь в той мере, в какой оно отражалось на ведении мировой войны.

Я уже говорил о двоевластии в верховном управлении страной, и о непрестанном давлении Совета на Временное правительство, взаимоотношения которых метко охарактеризовал в совещании Думы В. Шульгин: «старая власть сидит в Петропавловской крепости, а новая – под домашним арестом».

Но и помимо этого, в характере деятельности правительства были некоторые, в обычном понимании положительные и отрицательные черты, которые в исключительной обстановке смуты, одинаково приводили к бессилию и обреченности.

Временное правительство, являясь представительством далеко не всенародным, не хотело и не могло предрешать воли Учредительного собрания, путем проведения реформ, в корне ломающих политический и социальный строй государства. Оно поневоле должно было ограничиваться временными законами, полумерами, в то время как возбужденная народная стихия проявляла огромное нетерпение, и требовала немедленного осуществления капитальной перестройки всего государственного здания. Правда, и Совет, и отдельные представители его в коалиционных министерствах, в теории зачастую признавали идею исключительного права в этом отношении Учредительного собрания. Но только в теории. Ибо на практике все они предрешали, предвосхищали эти права, путем широкой проповеди социального переворота, словесного и письменного ведомственного разъяснения, и наконец, на местах – прямыми действиями явочного и захватного порядка.

Временное правительство «в основу государственного управления полагало не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Ни одной капли крови не пролито по его вине, ни для одного течения общественной мысли им не создано насильственных преград»[90 ]… Это непротивление в тот момент, когда шла жестокая, и не стеснявшаяся нравственными и патриотическими побуждениями, борьба за самосохранение одних групп населения, и за осуществление захватным путем неограниченных домогательств других, – являлось несомненным признанием своего бессилия. В позднейших декларациях второго и третьего коалиционных министерств, мы читаем уже о «самых решительных мерах» против дезорганизующих страну сил. Слова – не претворившихся в дело.

Идею «не предрешения» воли Учредительного собрания соблюсти правительству не удалось, в особенности, в области национального самоопределения. Правительство объявило акт о самостоятельности Польши, поставив, однако, в полную зависимость от Всероссийского Учредительного собрания «согласие на те изменения государственной территории России, которые необходимы для образования свободной Польши». Акт этот, юридически спорный, находился, однако, в полном соответствии с общественным правосознанием. В отношении Финляндии правительство, не изменяя юридических отношений ее к России, подтвердило права и привилегии страны, отменило все ограничения финляндской конституции и созывало сейм, которому должны были быть переданы проэкты новой формы правления великого княжества. В дальнейшем правительство, самым широким образом, шло навстречу всем справедливым стремлениям финляндцев к местному строительству. Тем не менее, на почве общего стремления к немедленному и наиболее полному осуществлению частных национальных интересов, между Временным правительством и Финляндией возникла длительная борьба за власть. 6 июля сейм, большинством голосов социал-демократов, принял закон о переходе к нему, после отречения «великого князя финляндского», верховной власти, предоставив Временному правительству лишь внешние сношения, военное законодательство и военное управление. Это постановление находилось в известном соответствии с резолюцией Съезда советов рабочих и солдатских депутатов, требовавшей, чтобы финляндцам, еще до решения Учредительного собрания, дана была полная независимость, с приведенными выше ограничениями. На это, по существу, фактическое отторжение Финляндии от России, правительство ответило роспуском сейма, который, впрочем, в сентябре самовольно собрался вновь.

В этой борьбе, которая то принимала острые формы, то затихала, сообразно политическому барометру Петрограда (правительственные кризисы), финляндские деятели, не считаясь ни в малейшей степени с общегосударственными интересами, и не имея опоры в вооруженной силе, играли исключительно на лояльности, или вернее, слабости Временного правительства.

На почве этой создалась серьезная угроза финляндскому театру, с некоторых пор привлекавшему к себе усиленное внимание: как фланг армий Северного фронта, база Балтийского флота, прикрытие столицы и Мурманской железной дороги, – театр этот, связанный с центральной Россией одним лишь железнодорожным путем, который не трудно было прервать, стал вызывать большие опасения; этому способствовал развал Балтийского флота и 42-го армейского корпуса, и нараставший шовинизм финляндцев.

Финляндская социал-демократия, прежде всего, начала с отрицания войны, опираясь на «компетентное мнение» своих русских товарищей в Совете рабочих и солдатских депутатов. Затем губернаторы, городские и сельские управы, одни за другими, потребовали вывода со своей территории русских войск, присутствие которых «нарушало – якобы – конституцию страны». Создавались серьезные затруднения по расквартированию, питанию и снабжению войск. Русский рубль был обесценен, что создавало тяжелое экономическое положение для военного и служилого элемента, а Финляндия отказала в валютном займе 350 миллионов марок Временному правительству[91 ], на содержание войск финляндского фронта, невзирая на то, что в течение всей войны получала с России замаскированную контрибуцию, и на разнице курса, и на вывозных ценах произведений своей промышленности, и на ввозимом дешевом, по твердым ценам русском хлебе…