— При хорошей-то рекламе? Ну, вы меня удивляете, Ольга Дмитриевна! Я прикидывала, и вышло так: ежедневно нам могут нести денежки до пятидесяти человек. Это полторы тысячи клиентов в месяц. Три месяца — четыре с половиной тысячи. По три тысячи долларов каждый. Итого тринадцать миллионов пятьсот тысяч. Не рублей — баксов!

— Что же все-таки за товар?

— Соглашайтесь, Ольга Дмитриевна, скажу.

— Как-то боязно, Лина Львовна. И опасно, и совестно. Привлекательная перспектива будоражила воображение Тимофеевой, заставляла ее волноваться: такие деньги! Она уже прикидывала, как и сколько можно укрыть от фирмы для себя лично. Щеки раскраснелись, ладони вспотели.

Милочка, совесть — категория не экономическая. Отбросим это слово сразу. Что касается страха, к нему вам не привыкать. Верно? Вы ведь обвешивали регулярно, что греха таить! Разве не так?

— Да, — согласилась Тимофеева без сопротивления, — но там я давала товар. А здесь, как я поняла, придется брать баксы под обещания. Я верно думаю? Это может плохо кончиться.

— Даже не думала, что придется вам объяснять прописные истины. Вы сколько подарили жулику Мавроди? Своих кровных? Ладно, я скажу: три миллиона. Надеялись получить назад ровно шесть. Не так ли?

Тимофеева опустила глаза. Она даже не догадывалась, что кому-то известны тайны, о которых она не сообщала даже подругам. Сорвала бы куш — похвалилась. Но для нее, всю жизнь отдавшей коммерции, подзалететь по-глупому и оказаться без кровных было позором, о котором предпочиталось умалчивать.

— Я спросила: верно? — Лайонелла повторила вопрос.

— Да.

Ответ прозвучал еле слышно, как вздох, как шелест ветра. Лайонелла на такие нюансы внимания не обращала.

— А под какой залог вы оттащили греку три миллиона? Под пустое обещание, — не ожидая ответа, сказала Лайонелла. — Под бумажку с изображением бородатой морды, милочка. Вы, умная и тертая — не обижайтесь, еще раз повторю, — тертая и битая баба, вдруг поверили чьим-то посулам, и вас поимели как последнюю дуру из деревни, впервые попавшую в город.

— Может, не будем об этом? — Тимофеева обиженно поджала губы, ее глаза померкли. — Мне этот разговор не очень приятен.

— Милочка! Я вас так хорошо понимаю. Хотите знать? Сама горела на том же, и не раз. А вспомнила о греке для того, чтобы вы поняли: даже умных баб можно поймать на грошовые посулы. Чего же ждать от недоносков, которые верят, будто есть люди, готовые обогатить их на халяву?

Тимофеева кивнула.

— Подумайте, милочка, хотя бы над этим: сидит на улице красномордый парень и орет: «Испытайте счастье! Моментальная лотерея! Заплатите две тысячи, выиграете десять миллионов!» Я прохожу мимо и всякий раз думаю: «Что ж ты, такой умный, а не богач? Взял бы билет и рванул для себя десять „лимонов“. Вы думаете, такая мысль еще кому-то приходит в голову? Да ни хрена. Вон сколько дураков эти билеты покупают и царапают, надеясь поймать удачу за хвост.

— Я согласна.

Тимофеева произнесла это твердо, уверенно.

— Под такое заявление надо выпить, — провозгласил Эдик и набулькал в фужеры искрящееся шампанское. — За ваш успех, Ольга Дмитриевна.

Тимофеева, сбросив с души сомнения, приналегла на еду. Лайонелла следила за ней с удовольствием и завистью. С одной стороны, ей нравилось видеть людей, аппетитно уплетающих пищу. С другой — она не могла позволить себе излишеств, чтобы не вызвать полноты, с которой потом придется бороться.

Когда они выходили из ресторана, Тимофеева зашла в туалет. Эдик взял Лайонеллу под руку и шепнул ей на ухо:

— Не нравится мне эта торговка.

— Почему?

— Глупая морда. Хоть бы кольца поснимала. Лайонелла усмехнулась.

— Эдик! Да именно это в ней и ценно. Людям нравится иметь дело с теми, кто выглядит глупее их самих. Посади в офис интеллигентную дамочку, да еще в очках, многие усомнятся: не обдурит ли она их.

Эдик пожал плечами.

— Смотри, твое дело. Я бы пошел по другому пути.

— Ты и пойдешь по нему, милый. Сейчас отвезешь Ольгу домой и сделаешь все, чтобы стать ее любовником.

— Да, но ты… Как же так? Ты шутишь?

— Нисколько. Мы начинаем серьезный бизнес, и промахов в нем делать нельзя.

— Но я не смогу с ней…

— Ай, брось! Сможешь. Ты еще молодой, и уговаривать тебя не придется. Только посмотри, какая у нее фактура. Ты уже имел такое?

— Но зачем?

— Чтобы глупая баба не наделала ошибок, за ней нужен постоянный догляд.

— Хорошо. — Эдик ехидно усмехнулся. — Только чтобы потом не было ревности.

— Не будет. Дело есть дело.

Эдик повез Тимофееву на дачу в поселок Левобережный. Гостеприимная хозяйка пригласила его зайти на чашку чаю. Эдик, естественно, согласился. Долго сопротивляться соблазну ему не пришлось. Ольга Дмитриевна повела игру опытной и твердой рукой. Что-что, а валить мужиков, будь то студент, решивший подзаработать на разгрузке овощей, или штатный экспедитор-алкаш с торговой базы, она умела быстро и ловко. В плотно сбитом, большом и упругом теле таился заряд желаний и страстей огромной силы.

К утру, когда Эдик едва мог шевелить языком, Тимофеева спросила его:

— Как ты считаешь, ей можно верить?

— Ко-о-му-у? — пролепетал Эдик обалдело. Он не мог сразу врубиться в новую для этой ночи тему.

— Этой…Лине…

— Можно, — подтвердил Эдик. — Она железная баба.

— У тебя что-то с ней было?

— Нет, — отчаянно соврал лихой кавалер.

— Врешь, — определила мадам. — Ну да ладно. Скажи, кто лучше — я или она?

— Ты.

— Уйдешь от нее ко мне?

— Уй-ду, — пролепетал Эдик и отключился. Слаб и хлипок любой самый сильный мужик в борьбе с настоящей женской силой. Не продержаться ему даже на один раунд дольше, чем может продержаться она.

Пока Тимофеева оформляла документы на открытие фирмы, пока шла регистрация, Лайонелла готовила рекламную кампанию. В список тех, кто должен был создать славу новому предприятию, посеять вокруг него манящие слухи и создать ажиотаж в умах искателей дешевой удачи, она включила три фамилии — обозревателя местного телевидения Симонидзе, прокурора города Жука и полковника Кольцова.

Начальник областного Управления внутренних дел полковник Всеволод Кольцов жизнь строил не на глупом служении красивым идеям, а на прагматических соображениях. Такому выбору жизненного пути способствовала вся обстановка, в которой жил и вырос Владик.

Отец Кольцова — Константин Фаддеевич — заведовал промышленным отделом обкома партии. В круг его знакомых входили люди, по положению не ниже директора предприятия области и города, ведущие работники партийных органов. Отношения в этой тесной компании были предельно ясными: нижестоящие лебезили перед отцом, сам отец стлался перед вышестоящими.

Все эти люди давно не служили коммунистической идее, хотя она в своей основе никогда не была порочна. Так же, как беспорочно в своих заповедях христианство. Но заповедь «Не убий» не смогла предотвратить рождение инквизиции. Крест не приостановил ни одной войны между верующими в Христа. Серп и Молот не обеспечили беззаботной жизни тем, чей труд они олицетворяли.

Вожди советской формации, прошедшие через калибровочный цех руководящих кадров от Сталина до Брежнева, с рождения не исповедовали высоких идеалов. Они служили себе, убеждая всех, что служат народу. Думали только о карьере, которая приносила всевозможные блага, о том, как бы подольше задержаться у кормушки, а при возможности сделать шаг выше, к альпийским лугам, где овес покрупнее и едоков возле него поменьше. Владик слышал разговоры тех, кто регулярно собирался под гостеприимным кровом отца, и вскоре прекрасно понял: эти люди, умудренные опытом, крепко спаяны между собой личными интересами. Все они повязаны главным — ставкой на члена ЦК партии Медовара, который продвигался вверх и тянул за собой близких ему приспешников. Тянул, потому что те, в свою очередь, упорно толкали Медовара впереди себя.