Эти пять лет и суровая реальность довольно продуктивно тыкали его носом в сделанную в тот период лужу. Сейчас он готов землю есть, лишь бы вернуть Станиславу обратно. Заслуженно наказан за самонадеянность и слепоту, за то, что сразу не разобрался в себе и своих чувствах, за все те обидные, жестокие слова, сказанные сгоряча, в момент, когда яйца больше головы, за то, что не стал тогда бороться.

Она не простит так легко. И не поверит, даже если он шквалом обрушит на нее все свои чувства, рассказав о них, показав их. Но всегда есть обходные пути, одним из них он и воспользуется, если придется.

Мокрый снег днем и ударивший к вечеру морозец наделали переполоху.

Возвращаясь домой, Станислава осторожно ставила ноги. На город опускался молочно-серый в дымке изморози вечер, а асфальт, газоны, деревья, лавочки, крыши, заборы и прочее одевались в ледяной панцирь, прозрачной пленкой вмораживающий их в общую картину весенней неустроенности.

На углу дома Стася остановилась, рассматривая хрустальные подвески сосулек, украсившие низ водосточной трубы. Улыбнувшись, девушка отколола одну, сжала в ладони. И так и пошла к своему подъезду. Кроха-сосулька растаяла и исчезла довольно быстро — Стася едва в подъезд успела зайти, — оставив в ладони ледяную влажность.

У квартиры Осеева замерла, неприятно изумленная. На коврике лежал тот самый букет белоснежных калл и лилий, который сегодня пытался вручить ей Ледянов. Роскошная уязвимость — в грязи и пыли, на темно-сером ворсе, ноги об который вытирали уж года три как.

«И почему он не выкинул меня из головы за пять лет? — кольнула мысль. — И как быстро узнал мой адрес!» Подавив вспышку досады и желания растоптать букет, девушка наклонилась и подобрала цветы.

— Хорошо, черт тебя возьми, Ледянов, — с негодованием пробормотала она, открывая дверь. — Твоя взяла.

Цветы нашли себе место в вазе на подоконнике, а Станислава, сделав себе чай, села на кухне, достала старые дневники.

«10 декабря. Мне ужасно больно. Так больно, что хочется завыть, исчезнуть с лица земли. Не могу сегодня писать, слезы текут безостановочно. Не могу… Не сегодня. Уже поздно. Я лягу, попытаюсь уснуть. Надеюсь, что завтра не проснусь. Не хочу просыпаться в мире, в котором твой любимый делает так больно».

За одиннадцатое число записей не было ни одной. Впрочем, Стася и сама отлично помнила тот день.

Это была суббота. Она поднялась с постели с тяжелой головой, но дальнейшие действия представлялись весьма ясно: собрать вещи, на пару дней перебраться к Олегу с Тоней, так вовремя уехавшим в Самару навестить родственницу невестки и попросившим кормить и проведывать Фильку, пушистого и ласкового кота персидской породы, выпить там успокоительного, лечь и снова заснуть.

«12 декабря. Стараюсь больше не плакать. Филька рядом, успокаивает меня. Что-то поела и не помню уже что. Да и важно ли это? Больно до сих пор…

Почему он так со мной? За что? Заставил почувствовать себя такой жалкой, каким-то уродцем, нелепостью, недоразумением. И это человек, которого любила, которому доверяла, к которому прониклась всей душой! По сути, попрекнул тем, что я не шлюха. То есть и расчет весь был на то, чтоб просто попользоваться мной?

Ну а я? С чего я уверовала в его чувства? Он и не говорил мне о них. Не намекал даже! Это я возомнила себе, вообразила невесть что. Показалось, что мы с ним настоящая пара. И всегда считала, что слова могут обмануть, а надо доверять сердцу. Ошибалась! Ничему нельзя доверять.

Любящий человек разве обошелся бы так со мной? Так жестоко. Разве он не принял бы меня такой, какая я есть? Нет. Он оценил бы! Значит, не было никакой любви.

Насколько же Л. поверхностный, расчетливый человек. Все мои принципы, все основы, казавшиеся само собой разумеющимися, непреложными законами мироздания, для него лишь мусор под ногами. Как же я была слепа…

Какая разница, какой сейчас век на дворе? Разве нравственность, мораль, внутренняя чистота подчиняются тем же законам, что и мода, и научный прогресс? Однозначно нет! Поэтому все его слова — это слова человека, бесконечно далекого от благородства и добродетели.

Посмотрела звонки. Пятьдесят три пропущенных вызова от него. Двадцать девять сообщений. Что же делать? Сменить номер! Не желаю больше знать его.

И ведь всё он! Как вор-домушник, честное слово. Долго запирала перед ним двери, так он в форточку влез. Вломился в мою душу, заставил полюбить себя, предстал передо мной этакой чудесной картинкой. А я, дура, раскрылась! Всё сама показала и отдала. Ведь видела же, какой он, что он самоуверен и нахален, что он вечно колющий всё и всех холодный эгоист. Но думала: да это первый слой, а под ним настоящее, теплое, родное, близкое мне и самой судьбой предназначенное.

Прав он. Как же он прав! Я наивная дурочка, живущая в мечтах».

Оторвавшись от строк, Станислава почувствовала ту же горечь и ледяной обруч обиды, сковавший сердце. Всё в той же мере, будто только вчера Ледянов так безжалостно поступил с ней, будто не было всех этих пяти лет. Прошедшие годы никак не сказались на её представлениях о ситуации между ними, обида и злость жалили с той же силой и остервенением, что и двенадцатого декабря 20** года.

Именно утром понедельника, тринадцатого декабря, когда Стася неохотно и медленно начала собираться на учебу, ей и пришла в голову эта идея.

Она всё перечеркнет, сотрет, изменит. Как только Олег с Тоней вернутся, она переберется к родителям, поживет у них. Соврет что-нибудь насчет квартиры, что, например, хозяева цену задрали. Магистратуры больше не будет, специальность она сменит тоже, надо только подумать, что же ее еще привлекает, помимо языков и книг. Она перекрасит волосы, изменит прическу, допустим, отрастит себе косу до талии. Удалит все аккаунты в соцсетях, купит себе новую сим-карту. И, разумеется, перекроит саму себя: начнет встречаться с другими молодыми людьми, найдет себе хорошую подругу, будет регулярно выбираться куда-нибудь, куда обычно выбирается молодежь. Отныне всё станет по-другому, она заполнит свою жизнь новым содержанием, и тогда в ней не останется места даже воспоминаниям о Вячеславе Ледянове.

Сейчас девушка понимала, что тогда это был инстинктивный побег от себя самой и глухой забор вокруг этого происшествия. Но чем бы это ни являлось, она поступила правильно. Вот только в итоге выяснилась крайне неприятная вещь: если на время убежать от себя самой может получиться, то от Ледянова, сделавшего ей так больно, нет.

Магистратуру она оставила, репетиторство тоже. Обзвонила родителей всех учеников и, сославшись на непреодолимые личные обстоятельства, отказалась от занятий, коря себя за безответственность, за то, что так слаба, не довела дело до конца. Больше всех сокрушалась, как ни странно, Елизавета Владимировна, под конец их разговора еще раз напомнившая: если в жизни Станиславы что-то изменится, она будет очень рада возобновлению занятий с Артемом. Осеева пообещала вернуться, мысленно казня себя за эту ложь. Найти новых учеников, возможно, понадобится когда-нибудь, но с этой семьей связи она никогда не восстановит.

Отец дал деньги на курсы дизайнеров, а Олег, узнав о том, что сестра горит желанием сменить профессию, поручился за нее перед шурином, Игорем Пятигорским. Впрочем, Игорь, увидев Стасины зарисовки — а девушка любила рисовать, долгое время даже художественную школу посещала, — разглядел в ней потенциал, в ее работах — нестандартный подход. Месяцев через семь Осеева уже снимала квартиру в другом районе и начала совершенно новую жизнь.

Она отрастила волосы и первые полтора года после расставания с Вячеславом красила их в медные и красные оттенки. А потом забросила это, обнаружив, что очень соскучилась по своему натуральному темно-каштановому цвету.

Новых друзей она так и не нашла. Нового парня тоже. Одно время вкладывала силы и средства в свою карьеру дизайнера, пропадала на семинарах, зарывалась в специальную литературу. Общалась с бывшими сокурсниками, с коллегами из агентства, посещала какие-то уроки танцев, вечеринки, посиделки, ходила в кино и театр. А потом случилась эта история с Кириллом, показавшая ей ту действительность, от которой она старательно пряталась.