Собрав в кучу несколько найденных у входа хворостин, Гордас устроил подобие костра, но его хватит ненадолго. Между тем ливень усилился и вскоре на стене показалась тонкая тень, напомнившая очертания женской фигурки.

— Я только пережду ночь, а потом можешь опять делать вид, что идешь один. Надоедать тебе я не стану.

Гордась нахмурился, стараясь не показать отголосков радости и успокоения  - Ахиль не придется мокнуть и замерзать.

— Я тебя не гоню, но завтра ты вернешься в стойбище.

— Ни за что!

Она  победно усмехнулась, стягивая с себя меховую безрукавку, а за ней и нижнюю рубашку. 

Гордас заметил, что при себе у ней были еще посох-копье и переметная сума. Сердце его тоскливо сжималось от мысли, что она почти весь день упорно брела за ним, не желая отпускать одного. А еще вид обнаженного женского тела будоражил и пьянил, заставляя шагнуть навстречу наваждению.

— Ты вымокла и замерзла, иди ближе к огню.

Она опустилась на колени у догорающего костра и откинула назад длинные косы.

— Мне тепло от твоих взглядов. Но лучше высушить и твою одежду,  пока я сама буду согревать тебя.

— Ахиль, мы больше не должны этого делать. Я не могу стать тебе мужем, не могу забрать с собой. Ты это знала, я всегда был честен с тобой.

— Так останемся здесь, пока еще так близко от кочевья! Моя любовь исцелит твою душу, ты забудешь прошлые печали и утопишь воспоминания в новых счастливых днях. Я подарю тебе сына…

— Я должен идти. Ты была для меня светом все это время, но я ничем не могу тебя отблагодарить. Прости… Может быть, я безумец и совершаю большую ошибку. Может, после я стану жалеть о тебе, если сумею выжить во льдах и все же достигну моря. Но своего решения сейчас я не изменю.

Гордас перехватил маленькие холодные руки, пытавшиеся опуститься на его плечи, и крепко сжал их, глядя в страдающие глаза кочевницы. Не в этот ли момент он услышал шорох откатывающихся камней у входа в пещеру… На поблекшие угли бережно легла последняя ветка. Осталось подняться и встретить опасность лицом к лицу.

Ахиль гибко метнулась в сторону за своей одеждой, притаилась у стены, слилась с нею, пока Гордас медленно шел навстречу нежданному гостю или наоборот – хозяину убежища, так легкомысленно занятого людьми во время дождя. Вскоре проем в пещеру заслонила массивная фигура большого животного, и Гордас поудобнее взялся за рукоять охотничьего ножа. Похоже, это будет славная схватка… последняя битва… только бы Ахиль успела выбраться наружу и убежать.

Медведь шумно фыркал, принюхиваясь к незнакомым запахам, а потом поднялся на задние лапы и с глухим, утробным ворчанием двинулся на человека, который едва доходил ростом до груди горного исполина. Гордас успел встретить удар огромной лапы собственным клинком, и был тотчас отброшен в дальний угол пещеры.

В ушах звенел пронзительный женский крик. Располосованный медвежьими когтями бок наливался кровью, но зверь почему-то не торопился прикончить ослабевшего противника, а вместо этого с раздраженным рокотом развернулся в сторону выхода. «Ахиль…».

Зажав рану ладонью, Гордас вскочил на ноги и, нащупав под ногами нож, кинулся на спину медведя. Человек дважды успел вонзить оружие в холку и снова рухнул навзничь, сброшенный разъяренным животным, от злобного рыка которого, казалось, сотрясаются стены грота.

Придя в себя, первое, на что обратил внимание Гордас, была мертвая тишина, царившая вокруг, чуть позже ее нарушил слабый  стон. Раздирая кожу на взмокших ладонях, ломая ногти, Гордас пытался сдвинуть огромную тушу медведя с тела Ахиль. Она еще дышала, но из горла ручьем текла алая струя крови - жизнь стремительно покидала кочевницу.

Колени Гордаса промокли также и от медвежьей крови -  зверь напоролся на копье Ахиль, стараясь подмять под себя невзрачного соперника. Острие вонзилось прямо в мохнатый живот, и оправиться от  страшной раны хозяин пещеры уже не сумел.

Ахиль умерла,  не произнеся ни слова укора или прощания. Все сказали ее глаза – широко распахнутые, полные непролитых слез. Держа кочевницу на окровавленных руках, Гордас пытался собраться с мыслями, но своды грота качались над ним, очертания бурой мохнатой туши расплывались, словно медведь тоже пытался приподняться и выбраться наружу, вынуть из мяса обломок копья и вернуться, чтобы исцелить также и свою безвинную жертву.

«Ахиль… Ахиль… очнись… ты поила меня молоком, делила пополам свою лепешку и отдала себя всю, а что я предложил взамен? Только горе и смерть.  Зачем я пришел в твою жизнь, Ахиль… Зачем ты отдала свою жизнь ради меня… ».

Он потерял счет времени,  всю ночь просидел, мерно раскачиваясь над телом подруги, он даже что-то напевал, припомнив старые песни  из другого мира. А потом на смену пустому отчаянию пришла озлобленная жажда деятельности. С первыми лучами Антарес Гордас похоронил  бездыханную спутницу недалеко от пещеры, вырезал кусок медвежатины в дорогу и отправился дальше, вверх по тропе, в сторону розовеющего на восходе ледника.

Запретив себе сожаление и страх, Гордас представлял себя таким же зверем, как оставленный в пещере хищник, недаром пара его когтей теперь были привязаны к запястью поверх рукава рядом с новым идентификационным браслетом.

Гордас внушал себе, что дух убитого чудовища пожелал поселиться в его собственном теле вместе с отметинами от лапы, и чутко прислушиваясь к молчанию снегов на очередной вершине, курсант представлял, как бы повел себя медведь в поисках добычи или нового укрытия.

Первые дни он двигался медленно, с частыми остановками – слишком мучила рана и кружилась голова, но постепенно крепкий молодой организм справился со своей болью и залечил повреждения. Теплая куртка с меховым капюшоном защищала от промозглого ветра и ночного холода, и сам Гордас не обращал внимания на суровые будни, как дикий зверь привычный к жизни среди дикой природы.

После гибели Ахиль все чувства словно заледенели в нем, и вперед вело одно только упрямое желание миновать препятствия и вернуться домой. Зачем? Гордас уже не знал точно, но понимал, что если  замерзнет в каменном ущелье, смерть верной охотницы будет напрасной жертвой, а этого он допустить не мог.

Однажды в сумраке на спину ему со скалы бросилась крупная кошка. Гордас почувствовал ее приближение  обострившимся полузвериным чутьем и сам зарычал, прежде чем вцепиться зубами в пушистую шею – снять с пояса нож просто не хватило времени.

Куртка его оказалась раскроена в лоскуты острыми, как бритва когтями, но Гордас все-таки задушил горную тварь, а потом, вскрыв ей глотку, жадно пил теплую кровь, наполняясь новыми силами, убеждая себя, что обретает еще одного незримого помощника в пути. На сей раз это был дух снежного кота… уживется ли он с медведем...

Дни сменялись темными беззвездными ночами. Огни далекой небесной Короны порой напоминали о прошлом лете, о тенистом саде возле родного дома, но вряд ли согревали уставшее тело. Там, далеко на побережье, своею неторопливой размеренной жизнью шевелился город, как стайка выброшенных из воды мерцающих рыбок.

Душу охватывала невыносимая тоска, и тогда Гордас беззвучно выл от своего одиночества, слушая, как приваливается к ноге бархатный кошачий бок и как сопит медведь, сползая с покатого склона. Гордас сходил с ума, но продолжал идти к сверкающей в полуденных лучах шапке ледника. Там ждал отец и последние сто дней испытания на Маракхе.

Через пару недель путешествия в горах, направляемый навигатором браслета, Гордас взобрался на вершину, обозначенную в маршруте как точку Отсчета. Посредине ровной заснеженной площадки лежал мешок с провизией, пакеты для костра, утепленная военная форма и даже оружие – лучевой парализатор устаревшей модели.

Похоже, все эти вещи выкинули из летмобиля совсем недавно – упаковка не была покрыта изморозью, отчего Гордас рассудил, что за ним постоянно велось пристальное наблюдение. Получается, куратор проекта мог предотвратить нападение медведя на беззащитную жительницу степи, но предпочел не вмешиваться.