– Ладно. Спасибо. А тут письма, повестки на имя Крысюка, что делать?
– Ну как? Отвечайте. Это вам все!
– Простите, у меня дети есть?
– Сейчас… Маша, посмотри, у Крысюка дети… (Щелкнула.) Минуточку! (Щелкнула.) Двое. Сын восемнадцать и дочь двадцать семь.
– Где они?
– Уехали в прошлом году.
– Они мне пишут?
– Минуточку. (Щелчок.) Им от вашего имени сообщили, что вы скончались.
– А всем, кто меня вспомнит под старой фамилией?…
– Лучше не стоит общаться. У вас и так хватает… Вам еще – курс лечения…
– От чего?
– Здесь сказано – туберкулез.
– Но я здоров.
– Сказано – кашель.
– Возможно.
– Вам тут что-то положено.
– Что?!
– Штраф какой-то.
– Спасибо.
– Да! Вы должны явиться.
– Ну и черт с ним.
– Нет. За деньгами. Перевод был. Но вас не нашли.
– Как – не нашли? Вот же находят все время.
– Вас не нашли и отправили обратно.
– Откуда перевод?
– Не сказано.
– Скажите, девушка, а внешность мне не изменили?
– Вот вы даете. А как же можно внешность изменить? На глупости у меня нет времени. (Щелчок.)
– Так что же мне делать?
(Голос из трубки): – Ждите, ждите, ждите…
Давайте разберемся
Меня возмущают те, кто возмущается.
Меня удивляют те, кто удивляется.
Ибо все претензии к нашей жизни отпадают, если с трудом понять и без труда сформулировать.
Наша жизнь солдатская.
И шутки солдатские.
И товары наши солдатские.
И утварь наша солдатская.
И разговоры наши солдатские.
И стадионы у нас солдатские.
И еда и командиры.
И жалобы наши солдатские и их обсуждения, и развлечения наши и их обсуждения, и намеки наши солдатские, и ответный хохот.
И жены наши солдатки.
И лечение, и похороны после него.
И архитектура наша простая казарменная.
И заборы, и ворота среди них.
И покрашенная трава.
И побеленные колеса.
А начальство наше генералы.
И дома у них генеральские.
И шутки у них генеральские.
И шапки у них генеральские.
И жены, и дети у них генеральские.
И лечение, и похороны после него…
А мода у нас солдатская.
И манера у нас одна на всех.
И вкус у нас один.
И тоскуем мы по Родине, как и положено солдату.
В стране, где все крадутся вдоль забора, не так легко дорогу спросить.
Суть нашей жизни
Суть нашей жизни в том, что посреди любого удовольствия, любви, выпивки или лучшей беседы может кто-то подойти и сказать:
– Вы чего это здесь собрались? Совесть у вас есть?
И вы начнете собираться неизвестно куда.
Компания, стол, чтение, разговоры, смех, наслаждение – вдруг:
– Что это вы здесь делаете? А ну быстро!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Белая ночь, гитары, огни пароходов на светлой воде…
– Ну-ка, что это вы здесь собрались? Ну-ка, ну-ка без разговоров!
И вы собираетесь.
«Сьчас – сьчас – сьчас…» – только чтоб тихо, только чтоб мертво было.
Или черная ночь. Звезды, море, наверху танцы, внизу темно и таинственно и только ее руки еще светятся, а твои уже нет. И вдруг, как ревение коровы:
– Это кто здесь прячется? Что это такое?! А ну-ка быстро отсюда!
И вы собираетесь неизвестно куда.
Здесь убирают, здесь подметают, здесь ограждают, здесь проверяют, здесь размечают. Так шаг за шагом, как диких оленей.
И вот оно родное: икра из синеньких, помидорок, арбуз, бычки жареные, килечка домашняя.
– А ну вон отсюда. Этта что такое?
– А ну, вон отсюда!
И вы опять начинаете собираться, совсем забыв, что вы у себя дома!
Не жуем – перетираем.
Не живем – переживаем.
Государство и народ
Для Р. Карцева и В. Ильченко
Отношения с родным пролетарским государством складывались очень изощренно. Пролетариат воевал с милицией, крестьянство – с райкомами, интеллигенция – с КГБ, средние слои – с ОБХСС.
Так и наловчились: не поворачиваться спиной – воспользуются. Только лицом.
Мы отвернемся – они нас. Они отвернутся – мы их.
В счетчик – булавки, в спиртопровод – штуцер, в цистерну – шланг – и качаем, озабоченно глядя по сторонам. Все что течет выпьем обязательно: практика показала, чаще всего бьет в голову. Руки ходят непрерывно – ощупывая, примеривая… Крутится – отвинтим. Потечет – наберем. Отламывается – отломаем и ночью при стоячем счетчике рассмотрим.
Государство все что можно забирает у нас, мы – У государства. Оно родное и мы родные. У него и у нас ничего вроде уже не осталось. Ну там военное кое-что…
Антенну параболическую на Дальнем Востоке, уникальную… Кто-то отвернулся – и нет ее… По сараям, по парникам…
Грузовик после аварии боком лежит, а у него внутри копаются. Утром – один остов. Пираньи…
И государство не дремлет. Отошел от магазина на пять метров, а там цены повысились. От газет отвернулся – вдвое, бензин – вдвое, такси – вдвое, колбаса – вчетверо. А нам хоть бы что.
Мировое сообщество дико удивляется: повышение цен на нас никакого влияния не имеет. То есть не производит заметного со стороны впечатления.
Те, кто с государством выясняться боится, те на своих таких же бросаются с криком: «Почему я мало получаю?! Почему я плохо живу?!» И, конечно, получает обстоятельный ответ: «А почему я мало получаю?! А почему я плохо живу?!»
А от государства – мы привыкли. Каждую секунду и всегда готов. Дорожание, повышение, урезание, талоны – это оно нас. Цикл прошел, теперь мы его ищем. Ага, нашли: бензин – у самосвалов, трубы – на стройках, мясо – на бойнях, рыбу – у ГЭС. Качаем, озабоченно глядя по сторонам. Так что и у нас, и у государства результаты нулевые, кроме, конечно, моральных. Нравственность совершенно упала у обеих сторон.
Надо отдать должное государству – оно первое засуетилось: «Ну, мол, сколько можно, ребята, мы ж как-то не по-человечески живем…»
А народ – чего, он полностью привык, приспособился, нашел свое место, говорит что нужно, приходит куда надо и отвинчивает руками, ногами, зубами, преданно глядя государству в глаза.
– У нас государство рабочих и крестьян, – говорит государство.
– А как же, – отвечает народ, – естественно! – И отвинчивает, откручивает, отламывает.
– Все что государственное, то твое.
– А как же – естественно, – говорит народ. – Это так естественно. – И откручивает, отвинчивает, отламывает.
– Никто тебе не обеспечит такую старость и детство, как государство.
– Это точно, – соглашается народ, – прямо невозможно… Это ж надо, действительно. – И переливает из большого жбана по банкам трехлитровым.
– Только в государственных больницах тебя и встретят и положат, и вылечат.
– Только там, действительно, как это все, надо же… давно бы подох, – тут же соглашается народ. И чего-то сзади делает, – видимо, себя лечит.
– И ты знаешь, мне кажется, только в государственных столовых самое качество. Оно?
– Оно, – твердо говорит народ и поворачивает за угол с мешками.
– Куда же ты? – спрашивает государство через свою милицию.
– Да тут недалеко.
– Не поняло.
– Да рядом. Не отвлекайтесь. У вас же дела. Вон международное положение растет… Не отвлекайтесь. Мы тут сами.
– Не поняло. Что значит сами? Анархия что ли? У нас народовластие. Это значит нечего шастать, кто куда хочет. Только все вместе и только куда надо.
– Да не беспокойтесь, тут буквально на секундочку.
– Куда-куда?
– Да никуда, ой, Господи.
– А что в мешках?
– Где?
– Да вот.
– Что?
– В мешках что?
– Что в мешках, что? Где вы видите мешки? От вы, я не знаю, я же хотел через минуту назад.
