Из примерочной магазина на Слоун-стрит[44] Саяко вышла в костюме, сшитом по последней моде, как на обложке английского журнала «Вог». Костюм прошедшего сезона небрежной кучкой валялся на полу примерочной. Саяко осмотрела себя в большом зеркале сверху донизу. Менджер, стройная, вся в черном, стояла позади.

— Этот цвет вам очень к лицу, — сказала она, улыбаясь широкой профессиональной улыбкой.

— Беру, — сказала Саяко. — Еще возьму такой же темно-синий, бледно-желтый и цвета фрез.

Менеджер внутренне возликовала. Значит, они выполнят недельный план продажи. И она может еще по крайней мере месяц за свое место не волноваться. Боже, благослови японцев!

В одних чулках Саяко подошла к стенду с замшевыми мокасинами.

— И вот эти туфли — под цвет костюмам, размер четвертый, — сказала она.

Образцом для нее служила девица-манекен из стеклопластика, небрежно и очень натурально привалившаяся к прилавку; на ней был точно такой же кремовый костюм, что и на Саяко, а также мокасины, которые Саяко только что заказала, и сумочка — ее Саяко сейчас закажет, да не одну, а четыре: темно-синюю, кремовую, бледно-желтую и цвета фрез. Белокурый нейлоновый парик на манекене так и сиял. Девица прикрыла голубые глаза, словно в упоении от собственной арийской прелести.

До чего же красивая, подумала Саяко. Стащив с манекена парик, она надела его себе на голову. В самый раз.

— Это тоже беру, — сказала Саяко.

И протянула менеджеру платиновую кредитную карточку, на которой стояло имя ее отца, императора Японии.

Пока менеджер вводила в компьютер волшебные цифры с карточки, Саяко примерила зеленое пальто мягчайшей замши, которое демонстрировала другая искусственная красотка, в рыжем парике, сидевшая в «шпагате» на полу магазина. Пальто стоило без одного пенса тысячу фунтов.

— А это у вас каких еще цветов есть? — спросила Саяко у продавщицы, упаковывавшей ее костюмы, туфли, сумки и парик.

— Еще только одного цвета, — ответила продавщица (а про себя подумала: «Господи, да мы сегодня после работы обязательна дерябнем»). Сбегав на склад, она скоренько вернулась с таким же роскошным пальто цвета топленых сливок.

— Да, — сказала Саяко. — Беру оба, и сапожки — в тон, конечно, размер четвертый. — И она указала на сапоги рыжеволосой красотки.

Груда на прилавке росла. Стоявший у двери телохранитель Саяко нетерпеливо переминался с ноги на ногу. Лимузин, оставленный против входа, уже привлек внимание дорожного инспектора. Он обменялся с водителем неприязненными взглядами, однако оба точно знали, что дипломатический номер машины полностью исключает возможность налепить на лобовое стекло штрафную квитанцию.

Когда принцессу с покупками увезли, заведующая и все продавщицы принялись кричать, визжать и обниматься от счастья.

Сидя на мягких подушках позади шофера, Саяко разглядывала Лондон и его жителей. До чего же чудные эти англичане, думала она, лица у них так и ходят ходуном, носы огромные, а уж кожа! Саяко засмеялась, прикрыв рот ладошкой. Кожа белая, розовая и даже красная! А какие они высоченные! Такая высота и не нужна вовсе. Взять, например, ее отца: он хоть и низенький, а император Японии.

Лимузин тем временем двинулся в Виндзор — принцесса остановилась в недавно открывшемся там отеле «Ройял Касл». У Саяко уже слипались глаза. Магазины так утомляют. Она начала делать покупки в половине одиннадцатого утра, это было в «Харродз»[45], в отделе дамского белья; теперь уже четверть седьмого, а она только часок отдохнула за обедом. В отеле ее ждет загадочная книга, «Трое в одной лодке». Она обещала отцу читать хотя бы по пять страниц в день. Ее английский станет гораздо лучше, говорил отец, и вдобавок книга эта поможет ей понять психологию англичан.

Она уже осилила «Ветер в ивах»[46], «Алису в Стране Чудес» и почти до конца — «Джемайму Паддлдак»[47], но все эти книги показались ей очень трудными; в них полным-полно говорящих животных, одетых в человеческое платье. Чуднее всех был «Домик на Пуховой опушке» — повесть об умственно отсталом медведе, с которым завел дружбу мальчик по имени Кристофер Робин. Учитель разговорного английского еще раньше сообщил Саяко, что в английском есть много слов, означающих «дерьмо». К ним относится и «пух».

На Гайд-парк-корнер машина внезапно стала, шофер чертыхнулся, и Саяко открыла глаза. Телохранитель обернулся к ней.

— Демонстрация, — объяснил он. — Ничего страшного.

Выглянув в окно, она увидела вереницу пожилых людей, переходивших дорогу перед автомобилем. На многих были бежевые куртки с капюшоном; Саяко, больше всего на свете любившая ходить по магазинам, сразу определила: куртки из «Маркса и Спенсера» Несколько демонстрантов несли на палках плакаты с красно-бело-синими буквами: БОМБА.

Никто, кроме отдельных нетерпеливых водителей, не обращал на них ни малейшего внимания.

Спигги въехал в переулок Ад верхом на неоседланном гнедом жеребце по имени Гилберт. Поравнявшись с домом Анны, Спигги крикнул: «Тпру-у!»; Гилберт остановился и стал щипать придорожные сорняки. Спигги спешился и повел Гилберта к крыльцу.

— Погоди, сейчас как глянет на тебя, — говорил он лошади, — так и обалдеет.

Открыв дверь и увидев прямо перед носом добрые карие глаза Гилберта, Анна испугалась, что тут же, на пороге, и разревется. Она протянула руки и обняла коня за шею.

— Откуда он у тебя? — бросила она Спигги.

— А купил, — ответил он. — У одного мужика в клубе. Ему все равно его держать негде.

— А тебе есть где держать? — поинтересовалась Анна.

— Негде, — признался Спигги. — Я тогда уже принял пару пинт пива, и он мне по сердцу, что ли, пришелся. Толокся, бедный, на привязи возле автостоянки, ну я его и пожалел, что ли. Он стоил-то всего пятьдесят фунтов и рулон ковровой дорожки в придачу. А зовут его Гилберт! На нем и подковы новые, — возбужденно добавил Спигги; уж очень ему хотелось, чтобы Анна подтвердила, что Гилберт — удачная покупка.

Наметанным глазом Анна сразу определила: Гилберт — жеребец что надо.

— Как его использовали? — спросила она.

— Мужик сказал, он туристов возил в Дербишире. Но последнее время он на отдыхе, потому как это дело с туристами лопнуло. А характер у коняги — золото.

Анна и сама это видела. Гилберт позволил ей провести руками по бабкам до самых копыт и осмотреть уши. А когда Анна заглянула ему в рот, он даже оскалил зубы, будто сидел в зубоврачебном кресле и очень старался помочь дантисту. Анна погладила его по коричневому носу, а потом, взяв уздечку, повела по боковой дорожке в заросший сад позади дома. Седла на жеребце не было, но она все же вскарабкалась Гилберту на спину, и они не спеша прогулялись до заднего забора и обратно. Закурив сигарету, Спигги уселся на кованую железную скамью, которую Анна привезла из Гатком-парка. Анна ему очень нравилась, она, черт возьми, ни капли не выдрючивается. И собой ничего — особенно когда волосы распущены, вот как сейчас.

То-то шуму было в Рабочем клубе района Цветов, когда они с Анной впервые появились там вместе! Спигги загордился еще больше после того, как Анна всех его приятелей обставила в бильярд. И Гилберта он подарил ей в знак любви.

Спигги считал, что у нее в саду места для Гилберта вполне хватает, надо только его хоть раз в день гонять галопом по спортплощадке. Анна нехотя слезла с лошади.

— У меня нет никакой возможности держать его, Спигги, — сказала она. — Я детей-то прокормить не могу.

— Кормить его буду я, — объявил Спигги. — Скажи, чего ему нужно, я достану. — Анна заколебалась, и он добавил: — Просто у меня не такой большой сад, как у тебя. Будем конем вроде как на пару владеть. Папаша мой был из цыган, и меня сызмалу к лошадям приохотили. Еще шнурки не научился завязывать, а уж верхом ездил. Ну, Анна, выручай. У тебя место для конюшни найдется.