— Не боюсь, Долгожданный! За тобой хоть на край земли!

Быстро миновали городок, выехали в чисто поле, филины сидят на стогах, в дальнем бору волки воют, а ночь-то темная, лошадь черная. Спрашивает Молодец вдругорядь:

— Милая моя, не боишься ли ты меня?

— Нет, не боюсь.

Приехали в земли чужие, неведомые, куда нога человеческая не ступит, птица не залетит, зверь не забежит, у семи колов на серебряном озере как обернется Молодец, зубы оскалил, сам месяца белее, а по шее алая полоса вьется:

— Милая моя, не боишься ли ты меня?

— Нет…

А лошадь темная, ночь-то черная…

— Ам!!! — и съел.

С последними словами Леда резко выбросила руки вперед и звонко хлопнула в ладоши перед самым лицом Хозяина. Вряд ли тот испугался, конечно, но все ж таки дрогнул и чуть заметно качнулся назад. Брякнула крышка подпола, это спряталась русалочка в свою укромную заводь, закряхтел досадливо мужичок на полатях, стаскивая с плеча паука-трусишку, а домовята шуршали под печью, переговаривались, ну чисто мышата.

Леда сжалась на своем сундуке, пока не поняла, что кто-то из под низу бьется, вот-вот крышка слетит, пришлось спрыгнуть самой. Раскрылся сундук со ржавым скрипом, полетело в стороны ветхое тряпье, а потом раздался знакомый мягкий баритон:

— Помог бы ты девице, Родственничек, глядишь, самому бы полегчало. Я ладушку эту славную давно знаю, меня из неволи вывела, так, может, и тебя освободит от нелегкой доли.

Леда даже не скрывала своего восторженного удивления:

— Сват Наум! Вот диво, так диво, где нам свидеться-то пришлось. Как поживаешь?

— Я-то как рад тебе в этом захолустье! А чего так бледна? Поди есть-пить хочешь? Это мы быстренько! Худо ты, Родственничек, принимаешь гостей, надо бы это дело исправить. Если дозволишь, конечно же. Тут хоромы твои, твоя полная власть, а мы, люди мелкие, супротив тебя, да и вовсе… не люди.

Хозяин котишку с колен столкнул, локтями навалился на стол, запустив в спутанные волосы длинные пальцы.

— Делай, как знаешь.

— Давно бы так, а то даже соловья баснями не кормят. Не боись, красавица, никто тебя здесь таперича не обидит. Пир горой закатим ради нашей приятной встречи!

Белой лебедью пронеслась над столом скатерть, опала, закрыв рассохшиеся щелястые доски до самого пола, зазвенела посуда, появились ниоткуда чашки, миски со всякой снедью. Живым запахло в избе: горячими щами да румяными шанежками, налетай, не зевай, да нахваливай!

Тут и едоки появились, ажно задрожали стены домишка, налезла всякая нечисть в избу и каждый за стол норовил. Леда только морщилась брезгливо и, будто разгадав ее тайные мысли, сундук снова крышку захлопнул да откатился в угол, туда девушка и перешла, ухватив со стола кружку с каким-то душистым напитком. Так Леда и просидела в углу, отпивая медовый настой на травах да поглядывая на Хозяина.

А сам-то Кащеев сын так и не притронулся к угощенью, только взирал мрачно, как исчезает еда со стола в ненасытных утробах, как двигаются проворно поросячьи мордочки, пожирая пироги да кулебяки, как топочет ногами по лавке безголовый черный петух, удирая от облезлого кошака. Прыгала посередь избы клюка, веселился Савушка безобидный, сверкал пустыми глазницами, заместо лампы светил.

Скоро у Леды голова отяжелела, к горлу подкатила тошнота:

— Сват Наум, что-то мне не хорошо… Душно тут… Или ты меня чем опоил нарочно… грех тебе за то… я думала, ты мне друг, а ты… хвостик поросячий после такого.

Пробормотала эти слова и повалилась на сундук без памяти, выронив из ослабших рук недопитую кружку.

Очнулась Леда все в той же избенке, только на сей раз она была совершенно пуста и даже немного прибрана, ни гостей ночных, ни битой посуды. Глаза девушка приоткрыла и тут же вскочила с широкой лавки, надо же, не на дерюжке старой лежала, а на расшитом парчовом покрывале. Наверняка, Сват Наум расстарался…

В махонькое, затянутой паутиной окошко пробивался тоненький лучик рассвета. Надсадно заскрипели с улицы доски крыльца, медленно вошел в избу и сам Хозяин. Высокий, сутулый, тощий, словно «журавль» колодезный.

— Уснула я тут у вас… А мне надо к своим. Вот и утро уже пришло. Слово-то сдержите? Позволите к Ясеню подойти, да набрать заветной водицы?

— Позволю, раз обещал. Только не торопись пока, еще погости. Твои скоро здесь сами будут. Змей ночью весь тот берег огнем пожег, едва товарища своего не спалил во гневе. Все мы видали, как метался у воды, а сюда перейти не мог, запрет я поставил. Ничего, остынет, успокоится… Недолго осталось, свидитесь скоро. Я вот о чем тебя хотел попросить, девица, а не поможешь ли ты мне напоследок волосы расчесать, я уж и гребень приготовил.

— Помогу, — прошептала Леда, подходя к столу, где лежал брошенный костяной гребешок, — садитесь на лавку.

Хозяин будто бы усмехнулся невесело:

— У меня другое сиденье припасено, давно заготовлено, думал уж, не сгодится.

Рукой махнул и выехало из-под стола что-то вроде большого деревянного ящика или длинного корыта. Там-то Хозяин и разместился, голову опустил на согнутые худые колени, ткнулся носом в старенькую заплатку на штанах.

— Начинай! Чего ты застыла или боязно еще? А сказки сказывать ты горазда, заслушался я, многое вспомнил. Не желаю больше нежитью править, уснуть хочу. Навсегда уснуть.

— Я попробую, правда, я очень хочу вам помочь. Я постараюсь…

Он сидел, согнувшись, как неподвижная статуя, пока Леда осторожно распутывала прядки его кудрей, замечая, как прямо под пальцами теряют волосы цвет, становясь из почти черных сначала пепельными, а потом и вовсе седыми. Наконец, белые прямые локоны покрыли опущенную голову Хозяина, и тот с усилием распрямился, вытягиваясь во весь рост на своем деревянном ложе. Припоминая слова давней легенды, Леда сама сложила мужчине руки на груди и застыла в растерянности, дальше-то что делать…

Хозяин вдруг открыл пустые, совсем прозрачные теперь глаза и вымолвил так тихо, что девушке пришлось над ним наклониться, чтобы расслышать:

— Одно мне еще скажи… Братца-то она от смерти избавила?

— Ну, конечно! Причитанья козленочка на берегу сам князь услыхал, сети в омут закинул и достал Аленушку целой и невредимой, краше прежнего. А злую ведьму привязали к кобыле и развеяли по ветру. Тогда Иванушка снова мальчиком обернулся и все стали жить счастливо.

— Это хорошо…

Леда разволновалось вдруг, расчувствовалась, и вышло так, что смахнула слезинку со щеки прямо на мертвенно-бледное лицо своего собеседника. Вздохнул глубоко Хозяин пустой грудью и промолвил на выдохе с превеликим облегчением:

— Прими, Мать-сыра земля, я к тебе иду сам, потому как мой срок вышел!

Треск раздался, изба пошатнулась и сразу осела, а Леда со страхом посмотрела на перекосившуюся матицу, что едва держала потолок.

— «Бежать надо отсюда скорей!»

Едва успела выскочить из домишка, как стал он прямо на глазах под землю проваливаться и вскоре торчала поверху одна полуразвалившаяся печная труба. А потом и она исчезла, только и остался, что крапивный бугор на месте прежнего одинокого жилища. Оно и к лучшему.

Солнце поднималось вяло, будто нехотя, кутаясь в туманные покрывала. Бродили по седому небу перистые облачка, день обещался быть ветреным. Леда огляделась и глазам своим не поверила, вместо стареньких избенок вокруг только холмики, заросшие бурьяном. Почти никаких следов не осталось от прежней проклятой деревушки. Крапива и иван-чай, лопухи, с листьями едва ли не с колесо телеги, хмель да вьюнок полевой оплетали пару высоких столбиков на месте прежнего забора. Шныряли птицы в неухоженном малиннике, яблоньки одичали совсем, густо усыпали дерновину измельчавшими плодами. Может, время пройдет и вернутся сюда люди, возродят поселение на берегу Резвушки, кто знает.