Франческа неуклюже пробиралась через толпу, направляясь к дальней палатке Кей-ди-эс-си, при ходьбе выворачивая носки туфель наружу и прижимая руку к пояснице, побаливавшей со вчерашнего дня. Хотя было только десять утра, ртутный столбик уже достиг отметки девяносто четыре градуса по Фаренгейту, и по ее телу струился пот. Франческа мечтательно посмотрела на аппарат Киваниса, выбрасывавший порции мороженого в вафельных конусах, но через десять минут ей уже надо было выйти в эфир с интервью победительницы конкурса «Мисс Сульфур-Сити», и времени задерживаться не было. Какой-то скотовод среднего возраста с заросшими седой щетиной щеками и толстым носом, задержав шаг, уставился на нее долгим оценивающим взглядом. Франческа не удостоила его вниманием. На последнем месяце беременности, явственно читающемся по животу, выпирающему словно дирижабль, она вряд ли являла собой воплощение объекта сексуальных домогательств. Разве что человек был маньяком, помешанным на беременных.

Она почти добралась до палатки Кей-ди-эс-си, когда до нее донесся звук одинокой трубы с площадки около загона для телят, где разогревались члены школьного джаз-банда. Повернув голову, она увидела высокого парня с копной падающих на глаза каштановых волос, прижимающего к губам трубу. Заиграв первые такты мелодии «Янки Дудль Денди», парень повернулся, и раструб инструмента засверкал на солнце. От ослепительного блеска глаза Франчески начали слезиться, но она была не в силах отвести взгляд.

Этот момент, казалось, повис вне времени, а солнце в небе Техаса жарило вовсю, белое и безжалостное. Запахи горячего поп-корна и пыли смешивались с ароматами навоза и бельгийских вафель. Две мексиканки, переговариваясь по-испански, прошли мимо с ребятишками, свисавшими с их пышных телес словно кружевные шали. Вагончики карусели шумно прогромыхали по рельсам, где-то рядом в воздух взлетела цепочка хлопушек, и внезапно Франческа поняла, что принадлежит всему этому миру.

Она стояла совершенно неподвижно, постепенно растворяясь в этих запахах и видениях. Каким-то образом, сама не зная как, она стала частью этого необъятного простонародного плавильного тигля — этой страны, дающей приют отверженным и неприкаянным. Порыв горячего ветра подхватил и растрепал волосы Франчески, образуя вокруг ее головы некое подобие трепещущего флага орехового цвета. В это мгновение Франческа поняла, что она у себя дома, и это ощущение было полнее и живее, чем в ее родной Англии. Не понимая толком, как это случилось, она оказалась поглощенной этой страной до такой степени, что сама, по сути, стала еще одной агрессивной, прямодушной, сумасбродной американкой.

— Франческа, вам бы лучше перейти в тень, пока яе получили солнечный удар!

Обернувшись, Франческа увидела Холли Грейс, легкой походкой приближавшуюся к ней в своих шитых на заказ джинсах и на ходу поедавшую виноград. Ее сердце, казалось, прыгнуло к самому горлу. Она не видела Холли Грейс со времени их совместного ленча две недели назад, но думала о ней почти непрестанно.

— Мне казалось, вы уже должны были вернуться в Нью-Йорк, — осторожно сказала она.

— Действительно, я как раз туда и направляюсь, но решила задержаться здесь на несколько часов и узнать, как ваши дела.

— Далли с вами? — Она исподтишка пробежала взглядом по толпе позади Холли Грейс.

К облегчению Франчески, Холли Грейс отрицательно покачала головой:

— Я решила ничего ему не говорить. На следующей неделе Далли будет играть в каком-то турнире, и не нужно его отвлекать. Похоже, вы вот-вот разродитесь.

— Я тоже так чувствую. — Она опять попыталась растиранием унять боль в спине, поймала сочувствующий взгляд Холли Грейс и, почувствовав себя совершенно одинокой, добавила:

— Доктор считает, что это случится на следующей неделе.

— Боитесь?

Франческа прижала ладонь к боку, где ударила маленькая ножка.

— За этот год мне довелось пережить столько всего, что не могу представить, чтобы рожать было хуже. — И, увидев Клер, бешено машущую ей руками, она, скривившись от отвращения, добавила:

— И потом, я надеюсь, что тогда мне удастся полежать хоть несколько часов.

Холли Грейс, хохотнув, стала рядом с ней.

— А вам не кажется, что пора бы уже бросить работу и отдохнуть?

— Я бы с удовольствием, но начальница дает только один месяц оплачиваемого отпуска, и мне не хочется упускать часы до рождения ребенка.

— Сдается, эта женщина ест на завтрак скобяные изделия!

— Только болты.

Холли Грейс засмеялась, и Франческа, к своему удивлению, испытала прилив дружеских чувств к ней. Они вместе пошли к шатру и, испытывая неловкость, заговорили о погоде. Порыв горячего воздуха облепил свободное хлопчатобумажное платье Франчески вокруг холмика живота. Завыла пожарная сирена, и ребенок три раза ощутимо толкнулся.

Внезапная волна боли прокатилась по спине Франчески столь неожиданно, что колени ее подогнулись. Она инстинктивно ухватилась за Холли Грейс:

— Ох!

Холли Грейс, уронив виноградную гроздь, подхватила ее за талию:

— Обопритесь на меня.

Франческа, застонав, наклонилась вперед, стараясь восстановить дыхание. По ногам потекла струйка жидкости — начали отходить воды. Привалившись к Холли Грейс, Франческа сделала полшага, босоножки внезапно сделались влажными и липкими. Прижав к животу руки, она задыхающимся голосом произнесла:

— Ох, Натали… ты ведешь себя… совсем не так, как подобает… леди.

Над загоном для телят загремели литавры, и парень с трубой, вновь обратив раструб своего инструмента к сияющему солнцу Техаса, заиграл что было мочи: «Я — Янки Дудль Денди, Янки Дудль — „Умри-Но-Сделай“, Настоящий живой племянник Дядюшки Сэма, Рожденный четвертого июля…»

РАЗЖИГАЯ ОГОНЬ

Глава 22

Он распластался по стенке, держа большой палец на спусковой кнопке зажатого в кулаке ножа с автоматически выскакивающим лезвием. Убивать ему не хотелось, в этом он не находил никакого удовольствия, особенно если речь шла о женщине. Но всегда наступал момент, когда без этого не обойтись. Наклонив голову, он наконец услышал тот звук, которого ждал: негромкий щелчок открывшейся двери лифта. Когда женщина подойдет ближе, звук ее шагов поглотит толстый ярко-красный ковер, который устилает коридор этого роскошного кооперативного многоквартирного здания на Манхэттене. Он, готовясь спустить пружину, начал про себя считать шаги, оставшиеся женщине до последней в ее жизни встречи.

Подушечкой пальца он погладил поверхность спусковой кнопки — не настолько сильно, чтобы вышло лезвие, а просто чтобы придать себе уверенности. Город был для него джунглями, а сам он — сильным молчаливым хищником, живущим по своим законам.

Его настоящего имени никто не помнил — время и жестокость стерли его в памяти. Сейчас он известен миру только как Бич — Великий Бич.

Он продолжал считать, заранее зная, сколько времени у нее уйдет на то, чтобы пройти до поворота в коридоре, где он прижался к неярким обоям с пейслийским узором. До него донесся слабый аромат ее духов. Он вытянул свое оружие. Она прекрасна, знаменита… и скоро будет мертва!

С мощным ревом, зовущим к крови, он бросился вперед.

Она вскрикнула и отступила, уронив сумочку. Он одной рукой щелкнул кнопкой своего ножа и, посмотрев на нее, другой рукой поправил очки на переносице.

— Ты уже труп, Китайский Кольт, — презрительно усмехнулся Великий Бич.

— А ты — просто бездельник, Теодор Дей! — Холли Грейс Бодин наклонилась, чтобы шлепнуть его ладошкой по заднице, облаченной в брючки-камуфляжи, а потом приложила руку к своей груди. — Честное слово, Тедди, в следующий раз я сама на тебя спущу пружину!

Тедди, коэффициент интеллектуального развития которого, по измерениям группы, проводившей исследование детей в его последней школе в фешенебельном пригороде Лос-Анджелеса, насчитывал что-то около ста семидесяти, ни на мгновение не поверил, что она это может сделать. Тем не менее ради безопасности он все-таки крепко обнял ее, не то чтобы опасаясь Холли, а еще и потому, что любил ее почти так же сильно, как мать.