Таксисту у вокзала цель моей поездки явно пришлась по душе. Дорога в Хангелар к Драхенфельс-штрассе принадлежит к продолжительнейшим и приятнейшим маршрутам. А вот сцену с переодеванием на заднем сиденье — мои манипуляции с серым халатом — он наблюдал в зеркало, наморщив лоб, и когда я с телевизором в руках вошел через калитку в сад и направился к двери дома, я спиной чувствовал его подозрительный взгляд. Не выключая мотора, он ждал неизвестно чего. Я два раза позвонил, мне не открыли, но я не вернулся к машине. Наконец он уехал. Когда шум мотора стих, наступила абсолютная тишина. Лишь время от времени раздавался щебет птиц. Я позвонил в третий раз, и звонок растаял где-то вдали, как печальный вздох.

Дом был большой, в саду стояли старые, высокие деревья. Только изгородь была именно такой, какой я ее себе представлял. Сделав большой крюк по газону, я обошел дом и вышел на террасу с противоположной стороны. Хозяйка сидела под полосатой бело-зеленой маркизой в плетеном шезлонге. Она спала. Я сел напротив нее в плетеное кресло и стал ждать. Издалека она могла показаться сестрой Лео. Вблизи были видны глубокие морщины и седина в пепельных волосах. Веснушки на лице утратили свою озорную веселость и поблекли. Я попытался воспроизвести ее морщины и складки на своем лице и представить себе соответствующее внутреннее ощущение. Крепко зажмурившись, словно защищаясь, и опустив уголки рта, я почувствовал вертикальные складки на лбу и резкие штрихи вокруг глаз.

Она проснулась, ее осторожный, примеряющийся к свету взгляд устремился на меня, потом на бутылку, стоящую на столе, потом опять на меня.

— Сколько времени? — Она рыгнула, и до меня донесся запах алкоголя. Апоплексический удар тоже можно было исключить.

— Четверть седьмого. Вы…

— Неужели вы думаете, я вам поверю? Вы только что пришли, и не надо говорить, что вы здесь уже пятнадцать минут… — Она опять рыгнула. — И я не собираюсь платить за эти пятнадцать минут. Принимайтесь за работу, телевизор стоит в комнате слева. — Она показала рукой на дверь, потом той же рукой схватила бутылку и налила в стакан.

Я продолжал сидеть.

— Чего вы ждете? — Она крупными глотками осушила стакан.

— Ваш телевизор уже не починить. Смотрите, я принес вам новый.

— Но мой же еще не… — начала она плаксивым голосом.

— Ну хорошо, я возьму его с собой в мастерскую. А этот все равно оставляю вам.

— Не хочу я его! — махнула она рукой в сторону телевизора за сто двадцать девять марок, как будто он был заражен проказой.

— Ну, значит, подарите его своей дочери.

Ее взгляд от удивления ненадолго прояснился. Она уже нормальным голосом попросила меня принести ей бутылку из холодильника. Потом вздохнула и закрыла глаза.

— Дочери…

Я сходил на кухню и достал из холодильника джин. Когда я вернулся на террасу, она уже опять спала. Я прошелся по дому, обнаружил на втором этаже комнату, которая, возможно, была когда-то комнатой Лео. На пробковой доске над письменным столом висело несколько фотографий Лео. Но ни в шкафу, ни в комоде, ни в ящике письменного стола, ни на книжных полках почти не осталось следов прежней хозяйки. Она играла игрушками фирмы «Штайф», носила вещи от Бетти Баркли и читала книги Германа Гессе. Если рисунки на стене, подписанные «Л. З.», — ее работы, то она очень недурно рисовала. Она увлекалась итальянским исполнителем шлягеров, который улыбался с плаката на другой стене и пластинки которого стояли на полке. Я растерянно сел за стол и принялся внимательнее изучать фотографии. Стол имел поперечную перекладину на уровне колен — словно намек на то, что каждая минута, проведенная молоденькими девушками за письменным столом, является бесполезной тратой времени. Словно кто-то задался целью не допустить, чтобы девушки научились хотя бы чтению, письму и четырем арифметическим действиям. Я этого не одобряю, это не решение проблемы женской эмансипации.

Фотоальбом Лео, толстый фолиант в льняной обложке, — хронику жизни Лео от колыбели и первого школьного дня до институтской скамьи, включая выпускной бал танцевальной школы, школьные экскурсии и походы и выпускной вечер в гимназии, — я забрал с собой. Почему девушки так любят фотоальбомы? Они с удовольствием их показывают, и в этом показе кроется некий глубокий смысл, некая матриархальная магия. Когда я был молодым, я всегда воспринимал вопрос «Хочешь посмотреть мой фотоальбом?» как сигнал к бегству. Что касается моей жены Клархен, то тут я либо проморгал этот сигнал, либо решил, что хватит бегать, пора остановиться и принять вызов.

Я без всякой цели спустился по круглой лестнице вниз, прошелся по большой гостиной и остановился перед стеллажом с видеофильмами. На террасе храпела фрау Зальгер. Несколько секунд я боролся с искушением стащить «Дикую банду», фильм Сэма Пекинпы, который я люблю и который нигде не найти на видео. Было уже полседьмого, начался дождь.

Я вышел на террасу, поднял маркизу и опять сел напротив фрау Зальгер. Дождь был мелкий, капли собирались в ее глазных впадинах и текли по щекам, как слезы. Она неверными движениями правой руки попыталась отмахнуться от дождя. Почувствовав, что что-то не так, она открыла глаза.

— Что такое? — Ее затуманенный взгляд, не способный ни на чем остановиться, опять поплыл и скрылся под тяжелыми веками. — Почему я мокрая? Здесь же нет дождя.

— Фрау Зальгер, когда вы видели в последний раз свою дочь?

— Дочь?.. — Ее голос опять стал плаксивым. — У меня больше нет дочери.

— С каких пор у вас больше нет дочери?

— Спросите ее отца.

— А где мне найти вашего мужа?

Она хитро посмотрела на меня из-под полуоткрытых век.

— Хотите меня обдурить? Мужа у меня тоже больше нет.

Я решил зайти с другой стороны.

— Вы хотите вернуть себе дочь?

Не дождавшись ответа, я щедро повысил ставку:

— Вы хотите вернуть себе дочь и мужа?

Она посмотрела на меня, и ее взгляд опять на мгновение прояснился, но тут же, пройдя сквозь меня, застыл.

— Мой муж умер.

— Но ваша дочь жива, фрау Зальгер, и ей нужна помощь. Вас это не интересует?

— Мой дочери уже давно не нужна никакая помощь. Хорошая взбучка — вот это бы ей не помешало… А мой муж… эта тряпка… эта мокрая курица…

— Когда вы в последний раз общались с Лео?

— Ах, оставьте вы меня в покое! Все уходят… Сначала он, потом она. А вы чего не уходите?

Дождь усиливался, и у меня, и у нее уже намокли волосы. Я сделал еще одну попытку.

— Когда она ушла?

— Сразу же после него. А тот уже давно этого ждал. Наверное, она хотела…

— Что она хотела?

Фрау Зальгер не ответила. Она уснула, не закончив предложения. Я понял, что дальнейшие попытки бесполезны. Я опустил маркизу и постоял еще с минуту, слушая храп фрау Зальгер и шум дождя, забарабанившего по полосатому тенту. Телевизор я оставил на террасе.

— Если вам нужно что-нибудь узнать о боннских политиках и их частной жизни, обратитесь к Бройеру. Он ваш ровесник, с сорок восьмого года живет в Бонне, пишет для разных небольших газет и одно время вел телепередачу про депутатов. Он собрал представителей всех фракций, — но именно тех бессловесных депутатов-невидимок, мнение которых никого не интересует, — и устраивал с ними дискуссии о политике, как будто им до нее есть дело и они в ней хоть что-нибудь понимают. Было жутко смешно. Но руководители фракций добились закрытия передачи. Очень занятный и толковый тип, этот Бройер.

Такой совет я получил от Титцке, моего старого мангеймского знакомого, журналиста, который раньше писал для «Хайдельбергер тагеблатт», а теперь ишачил на «Райн-Неккар-цайтунг». Я позвонил Бройеру. Тот согласился принять меня на следующий день ранним утром.

Поэтому я остался в Бонне. Я нашел спокойный отель за Поппельсдорфским замком. Отсюда было рукой подать до Бройера. Перед сном я позвонил Бригите. Чужие звуки чужого города, чужая комната, чужая кровать — все это пробуждало тоску по родным местам.