Как часто случается в присутствии примарха, я не могу подобрать слов для ответа. Да и что мне сказать на это? То, что генетический отец так высоко ценит меня, за гранью моего понимания.

— А теперь давай посмотрим на твою работу.

— Она не закончена, — колеблюсь я, глядя на горн. — Нужно еще многое сделать, многое исправить.

— Покажи мне, — повторяет он.

Я достаю изделие из горна, где оно прокаливалось, даю ему остыть и передаю Сангвинию.

Это Терра, но не та, что ждет нас. Хоть никто, за исключением, возможно, Императора, не знал, как точно она выглядела, я воспользовался данным мне правом и воссоздал собственное виденье Терры прошлого, когда человек еще не обратил взгляд вверх и не сделал первые робкие шаги к звездам. Она представляла собой сферу безбрежного и насыщенного голубого цвета великих океанов, которые, как я читал, когда-то покрывали почти всю ее поверхность. Затем континенты — зеленые и золотые пятна неправильной формы с рельефными полосками огромных гор, где однажды Император воздвигнет Свой дворец.

Сангвиний вертит глобус в руках, упиваясь каждой деталью.

— Если бы ты только мог видеть сейчас то, чего добился с самого первого дня, когда начал работать под моим присмотром. — Примарх улыбается. — Свой прогресс, Йехоил.

— Но, отец, — качаю я головой, поскольку вижу лишь собственные ошибки. — Спустя все эти десятилетия изъяны остаются, несмотря на мои умения. Я надеялся, что сейчас, до того как мы достигнем Терры, смогу достигнуть в своей работе совершенства.

— Искусство не означает совершенства, — мягко говорит Сангвиний. — И никогда не означало. Само стремление к идеалу лишает нас человечности, возможности расти и становиться лучше с каждым новым днем. Некоторые верили, что совершенства можно достигнуть, и посмотри, на какой путь это их привело.

— Без совершенства, — рассуждаю я вслух, — нет пределов тому, чего мы можем достигнуть, и, таким образом, наше будущее всегда в наших руках.

— Все верно.

Сангвиний кладет глобус обратно в горн.

— Когда все закончится, — говорю я, складывая инструменты, — когда мы победим в Осаде и одолеем Хоруса, то начнем сначала?

— Нет.

Это слово наполняет мое нутро холодом. Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на Ангела, который стоит на пороге выхода из студии. Не уверен, что именно он имеет в виду, но убежденность в его голосе нерушима.

— Нет, в этот раз ты научишься обходиться тем, чем располагаешь, — произносит Сангвиний тоном одновременно теплым и скорбным. — Возможно, в итоге, сын мой, эта незавершенная работа станет самой прекрасной из всех.

Я надеялась увидеть новую цивилизацию, поднимающуюся из тверди небесной. Название этой кампании галактических масштабов, «Великий крестовый поход», ассоциировалось с триумфальными парадами и символами власти Императора в мирах, приведенных к Согласию. Но все, что я успела заметить, — серые блоки, нагроможденные друг на друга. Их подсчитывали сборщики налогов. Меня выбрали на роль летописца, поручив задокументировать нынешние события для потомков. От такого задания дух захватывало: мне предстояло узреть воплощение величественного, но утонченного замысла, какого и следовало ожидать от Императора Человечества. Одного лишь восстановления необъятной Империи Земли было недостаточно. Требовалось, чтобы ее воочию увидели все следующие поколения, обязанные ей своим благоденствием. Иначе жители Империи забыли бы, какой ценой достигнуты райские условия их жизни.

Впрочем, Император не задумывался отдельно о 382-й экспедиционной флотилии. На 382-ю, одну из многочисленных групп второго эшелона, следовавших за легионами и Имперской Армией, была возложена задача переселения десятков тысяч гражданских, вверенных чиновникам Терры и охраняемых несколькими военными кораблями и армейским полком. Через два года после расставания с Террой я наконец сумела записать, как будущие первые лица государства вспахивают целину и закладывают фундаменты под бесконечные монотонные речи свеженазначенных военачальников Империи.

Когда корабль с исключительно оригинальным названием «Звездный грузовоз XXVI» подготовили к перемещению в систему Вестогорна, я, как обычно, вернулась в свою каюту. Мне не слишком-то нравился варп-прыжок: казалось, что выход из эмпиреев более травматичен для тела и разума, чем вход, хотя многие убеждали меня в обратном. Поэтому я легла спать, чтобы отвлечься от грядущего перехода, и решила пересмотреть несколько часов пикт-потоков со съемками сервиторов с нижней палубы, охранявших массивные зернохранилища со станции Элдгарад. Я долго откладывала это утомительное занятие.

Скачок от нереального к реальному почувствовался сначала внутри живота, а потом пошел вверх по позвоночнику. Будто тысячи невидимых шпилек впились в основание черепа, на языке возник привкус железа. Даже в лежачем положении у меня закружилась голова, и я повернулась на бок, ожидая, что меня вырвет. Как обычно, на самом деле ничего не произошло, и я просто стонала несколько секунд, страдая тошнотой.

Еще несколько минут я лежала на спине с закрытыми глазами, пытаясь не представлять себе, как вращается комната вокруг меня. Все происходило лишь в воображении, но убедить в этом желудок не получалось никак.

И тут я впервые услышала звук сирены, долгий и заунывный. Сев, я вновь ощутила рвотный позыв. Сердце забилось сильнее и как будто тревожнее. Звук раздался снова, на этот раз тремя короткими сигналами. Он доносился с личной адресной панели связи на стене рядом с койкой. Я опять оказалась выбита из колеи: слишком уж вызов капитана корабля не соответствовал порядку, установившемуся за тринадцать системных прыжков.

— Летописец Арес. — Меня всегда забавляла предельная формальность обращений лейтенанта Хагасу. — Полагаю, вы не возражаете против того, чтобы пойти со мной на верхнюю смотровую палубу.

Связь оборвалась. Не успев ответить, я слегка расстроилась. Я была пассажиром, а не членом экипажа, поэтому не имела права связываться с капитанским мостиком по интеркому. Больше мне никто ничего не объяснял. Пришлось встать с койки и подняться на верхнюю смотровую палубу.

По пути на пятнадцать уровней вверх я несколько успокоилась. Большинство встреченных мной матросов и других членов экипажа не обратили внимания на мои расспросы, но женщина-старшина, ехавшая со мной в лифте три палубы, все же сдалась и удостоила меня кратким ответом:

— Это сигнал о сближении. Не боевая тревога, ничего такого. Просто другие корабли в системе.

— Как-то странно, не находите? — спросила я, но двери кабины открылись, и она продолжила путь, ничего не ответив.

Лейтенант ждал на верхней смотровой палубе, за иллюминатором из прочного бронестекла. Его сопровождали двое молодых мичманов с инфопланшетами в руках. Хагасу явно волновался: плечи были ссутулены, пальцы крепко соединены за спиной. Я умела быстро подмечать такие мелкие детали. Даже офицеры переставали играть со мной в карты, поняв, что у меня есть дар считывать эмоции.

Хагасу повернулся ко мне, чуть расслабившись, затем соединил пятки, как будто встав по стойке смирно перед старшим по званию.

— Летописец Арес?

— Зовите меня Эннилин, — ответила я, как и всегда, когда он так ко мне обращался.

— …Мы перешли в захваченную систему. — Нахмурившись, он оглядел меня с ног до головы. — Вы не взяли с собой пикт-камеру?

Мне сквозь землю хотелось провалиться: как я могла? Что же я за летописец, раз забыла записывающее оборудование?

— Еще не оправилась от перехода… — промямлила я.

— Думаю, вы захотите кое-что запечатлеть, — сказал лейтенант.

Я выглянула в окно, но увидела лишь солнце этой системы, имевшее неясный голубоватый оттенок по сравнению с нашим светилом, и звездное поле вокруг.

— Пока нам ничего не видно, — заметил Хагасу.

— И зачем?..

— Я люблю приходить сюда после прыжка, чтобы снова ощутить себя частью реальной вселенной, — перебил меня флотский.